Я внимательно посмотрел на лицо Джо, пытаясь найти там признаки того, что он знал о моём прошлом больше, чем я думал. Но их там не было. Вопрос отражал его собственные переживания, и мой напарник даже не ожидал, что попадёт прямо в цель.

Я тяжело сглотнул и ответил с куда большей уверенностью, чем на самом деле чувствовал:

- Я в порядке.

У меня был слабый желудок, особенно при определённых случаях, и я боялся, что этот случай как раз один из них.

А вот чего Джо не знал: я переехал сюда в мае этого года в поисках тихой жизни, где практически ничего не станет напоминать мне о Ханне – жертве прошлогоднего крушения парохода «Генерал Слокам». Я не был одинок в своём горе; почти каждая семья в Нижнем Ист-Сайде, где я тогда жил, потеряла кого-то из близких в тот жуткий день – 15 июня 1904 года.

Почти целый год после её смерти, образ Ханны преследовал меня, особенно, когда на работе попадались случаи трагической и страшной смерти молодых женщин. Я собирался жениться на Ханне и создать с ней семью… Но жить с призраком я больше не хотел.

Поэтому эта работа в Добсоне – маленьком городке в двадцати семи километрах от Нью-Йорка – показалась мне отличным вариантом: я мог тихо скорбеть и потихоньку избавляться от преследующих меня ночных кошмаров в месте, где жестокие убийства не происходят.

Но они всё же произошли… И этот случай станет проверкой моим заржавевшим навыкам. И слабому желудку.

Мы проезжали мимо скалистых утёсов, возвышавшихся над Гудзоном и раскрашенных в жёлто-оранжевые цвета осенней листвой. Окрестности менялись с каждым проносящимся мимо нас кварталом; местные жители называли их «от деревенщины до миллиардера», описывая тем самым разницу между однокомнатными квартирками на берегу реки и шикарными поместьями в противоположной части города на возвышенности.

Разделительной линией служила Церковная площадь. Здесь на перекрёстке стояли три церкви – все три католические, но отличавшиеся по этнической принадлежности прихожан: одна – для итальянцев, вторая – для ирландцев и третья – для поляков.

Когда подъём стал ещё круче, дома вдоль дороги стали более громадными и сложнее украшенными: некоторые элегантной каменной кладкой, некоторые – изящным деревянным плетением, а некоторые – лепниной. Дом Уингейтов был одним из самых шикарных домов в этой округе, расположенный на самом большом земельном участке.

Это был великолепный дом в викторианском стиле с серо-розовой крышей над мансардой и широкой верандой, окружавшей дом с двух сторон. Когда я раньше проезжал по этим местам, я всегда любовался их королевскими лужайками и садами. Но сегодня это абсолютно не напоминало место, которое я видел: на лужайке перед домом кипел хаос.

Доктор Филдс определённо был внутри, потому что его сын Генри, которого доктор учил, чтобы передать в наследство докторскую практику, сдерживал на крыльце нескольких взволнованных соседей. К столбу посреди лужайки были привязаны два белых терьера, которым не нравилось такое отношение, и они оглашали окрестности пронзительным тявканьем.

А в центре этой неразберихи на деревянном стуле с высокой спинкой сидела сама миссис Уингейт. Ей недавно исполнилось восемьдесят. Похоже, женщины было холодно, хотя кто-то и принёс тёплую шаль, чтобы завернуться и уберечься от промозглого вечернего ветра. Она раздражённым и обеспокоенным голосом повторяла вопросы, в сущности, не обращаясь ни к кому конкретному:

- Почему я не могу вернуться в свой дом? Скажет мне кто-нибудь, что случилось?

И самый частый:

- Где Эбби?

Мы с Джо протиснулись через волнующуюся толпу, спеша к главному крыльцу и парадной двери. Генри поприветствовал нас коротким, хмурым кивком. Мы вошли и в холле увидели доктора Филдса с его инструментарием.

Сайрус Филдс был низеньким мужчиной средних лет с неуёмной энергией и выдающимся энтузиазмом, когда дело касалось любого из его случаев. Его широкое лицо обычно было жизнерадостным, даже когда он сталкивался с умирающими или мёртвыми. Но сегодня он выглядел обеспокоенным. Лоб пересекали морщины, а густые волосы цвета соли с перцем были растрёпаны.

Доктор поднял голову, и, когда узнал нас, его облегчение было практически осязаемым.

- Слава богу, вы здесь, - прошептал он. – За все годы своей работы я никогда не видел ничего подобного… Просто не могу представить, почему… Каким же монстром должен быть человек…

И обычно словоохотливый доктор замолчал, не сумев выразить словами свои чувства.

- Мы понимаем, - тихо произнёс я. – Может, отведёте нас к ней?

- Конечно. Где мои перчатки?

Филдс говорил не об обычных зимних перчатках, а о специальных тряпичных перчатках, которые он надевал перед каждым осмотром места происшествия. Они лежали сзади на чёрной сумке, которую мужчина поставил на пол.

- А, вот они. Теперь идём. Нам наверх.

Мы пошли за ним, поднимаясь по широкой лестнице, полукругом ведущую наверх из холла.

- В доме ещё кто-нибудь есть? – спросил я и добавил. - Мы видели снаружи миссис Уингейт.

- Да, с ней должна быть её служанка, - ответил доктор. – Её племянница, мисс Эбигейл, отдыхает в библиотеке. Я не хотел, чтобы они нас подслушали или, не дай бог, что-нибудь нарушили. Никто ни до чего не дотрагивался. Я знаю, что вы всегда предпочитаете так поступать, даже в менее, хм, серьёзных случаях, - доктор немного запнулся, прежде чем нашёл подходящие слова.

Мы поднимались дальше. Лестница скрипела под нашим весом, хотя богатая ковровая дорожка на ступенях должна была смягчить шаги. Дойдя до первой площадки между двумя лестничными пролётами, я почувствовал запах, который ни с чем не спутаешь – тошнотворно-сладкий запах крови. Я откашлялся, прежде чем подниматься дальше.

Но запах смерти таков, что единожды услышанный, он старается заполнить собой все органы чувств. С каждой ступенькой моё осознание его – и моё отвращение к нему – становились всё сильнее. Я чувствовал её вкус на языке, слышал запах, почти видел её, когда мы, наконец, поднялись по лестнице наверх.

Мне пришлось на секунду остановиться. Я схватился за перила, стараясь перебороть волну тошноты, нахлынувшей на меня и грозившей одержать верх.

Доктор Филдс указал пальцем на первую спальню справа от лестницы. Окна комнаты выходили на южную сторону и были прямо над улицей.

Мы медленно, нерешительно пошли за доктором.

Когда оказались у дверей, доктор Филдс отошёл в сторону, позволяя мне войти первому.

Я сделал два шага внутрь и запнулся. Она была там.

Я безжизненно смотрел перед собой, не желая признавать увиденное, прикованный к месту сценой жуткой резни. Жертва была аккуратно усажена на кровати, полусидя, прислонённая спиной к стене, со скромно сложенными руками. Голова девушки была настолько разбита, что я не мог различить черты её лица.

Голубые тканые обои над спинкой кровати были забрызганы кровью и каким-то серым веществом, в котором угадывались частички мозга. Я сглотнул, пытаясь перебороть ощущение тошноты, готовое вот-вот вывернуть меня наизнанку.

- Как её звали? - спросил я.

- Сара Уингейт. Она приехала сюда в прошлую пятницу, - ответил доктор. Его голос был спокойным, но бисеринки пота на лбу, и то, как мужчина отвёл глаза от тела, противоречило его кажущемуся хладнокровию.

- Значит, она родственница миссис Уингейт?

- Да. Племянница.

Чтобы собраться с мыслями, я начал осматривать остальную часть комнаты. Она явно была обустроена человеком, обладающим вкусом и чувством стиля - роскошный темно-синий ковёр с красным восточным орнаментом прекрасно подходил к голубому покрывалу на кровати и занавескам, две изящные китайские вазы украшали столики из красного дерева по обе стороны кровати.

Такая комната навевала мысли о богатстве и привилегированном положении. Но сегодня сложно было разглядеть их за этим бессмысленным проявлением жестокости. Я приблизился к пятну крови на обоях. Подойдя на расстояние вытянутой руки, заметил, что кровь ещё не высохла. А значит, девушку убили в течение последних нескольких часов.