27 сентября князь изъявил решительное желание уехать из Ясс, которые казались ему гробом, в только что отстроенный Николаев. Но благодаря настоянию докторов он еще остался на несколько дней в столице Молдавии. Перед выездом Потемкин подписал слабевшей уже рукой последнее письмо к императрице, продиктованное Попову и полученное государыней уже после кончины “светлейшего”: “Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет силы более переносить мои мучения, одно спасение остается – оставить сей город, и я велел везти себя к Николаеву. Не знаю, что будет со мной. Верный и благодарный подданный (рукой Потемкина) “я для спасения уезжаю”.

Поезд с больным выехал из Ясс и прибыл на первую станцию, где был назначен ночлег. Там приготовили было пышную встречу, но из кареты доносился страдальческий голос: “Душно мне, жарко!” Ранним утром выехали из места остановки (князя сопровождала большая свита), но проехали только несколько верст, и больной приказал остановиться.

– Будет теперь, – сказал он, – некуда ехать: я умираю! Выньте меня из коляски: я хочу умереть на поле!

По другим рассказам, больной держал икону, лобызал ее, обливал слезами и рыдал, взывая: “Боже мой, Боже мой!”

Рассветало. Положили ковер, принесли кожаную подушку, уложили князя. Он ничего не говорил и стонал. Скоро затем, сильно вздохнув, протянулся, и его не стало... Казак из конвойных первый сказал, что князь отходит, и умиравшему закрыли глаза на вечный сон грязными медными монетами...

Вот вдохновенные стихи Державина из его “Водопада” на смерть князя:

Впечатление от неожиданной кончины князя было необыкновенно. Императрица провела несколько дней в слезах и отчаянии; ей вынуждены были пустить кровь. Граф Эстергази писал своей жене около этого времени: “Со смертью Потемкина все облечено здесь скорбью. Императрица ни разу не выходила: эрмитажа не было; она даже не играла в карты во внутренних покоях”. В письмах к Гримму и другим лицам и в разговорах Екатерина высказывала искреннюю и глубокую скорбь о почившем и о невозможности заменить его другим деятелем. Но большинство лиц, окружавших ее, были довольны смертью Потемкина. В числе последних считались и коронованные особы, как Станислав Понятовский, страшившийся замыслов могущественного князя в отношении Польши.

Как же, впрочем, было не радоваться придворным, если даже, по словам Массона, не панегириста князя, это был человек необыкновенный, исполин, заслонявший собой всех. “Он созидал или разрушал, – говорит Массон, – или спутывал все, но и оживлял все. Когда отсутствовал, только и речей было, что о нем; появлялся – и глядели исключительно на него одного. Вельможи, его ненавистники, игравшие некоторую роль в бытность его в армии, при его появлении, казалось, уходили в землю, уничтожались при нем...” “Что касается меня, – писал С. Р. Воронцову Ростопчин, – то я восхищаюсь тем, что день смерти его положительно известен, тогда как никто не знает времени падения Родосского колосса”.

Говоря словами принца де Линя, в характере князя было много исполинского, романтического и варварского. Смерть его произвела громадный пробел в империи, и смерть эта была так же необыкновенна, как и вся его жизнь. Понятно, что соседство такого гиганта для людей, обладавших только пороками “светлейшего” без его дарований, было невыгодно.

“Древо великое пало: был человек необыкновенный!” – говорит о нем московский митрополит Платон.

Вот письмо Екатерины к Гримму – великолепное надгробное слово “светлейшему”: “Страшный удар разразился над моей головой, – писала государыня, – мой ученик, мой друг, можно сказать, мой идол, князь Потемкин-Таврический – умер... Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходного сердца... Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими...”

Рады были смерти “светлейшего” и родственники, получившие от него колоссальное наследство в десятки миллионов и неисчислимые художественные сокровища. Но эти наследники были до того жадны, что просили не раз Екатерину и даже Павла I о сложении долгов почившего казне, которых князь оставил на громадные суммы.

Многое было прощено памяти покойного! Императрица приказала признать счеты по турецкой войне законченными, хотя там на самый худой конец недоставало многих миллионов и даже было ясно, что эти миллионы перешли в карманы таких креатур князя, как Попов, Фалеев и др. Долг в 700 тысяч рублей банкиру Сутерланду был уплачен государыней, заметившей при этом, что князь “многие надобности имел по службе и нередко издерживал свои деньги”.

Хотя императрица скорбела первое время, но потом постепенно утешилась. Она издала по поводу смерти Потемкина пышный манифест и приказала изготовить грамоту с перечислением всех его подвигов. Эта грамота хранилась в соборной церкви Херсона, где также приказано было соорудить мраморный памятник Таврическому.

После смерти князя в степи труп его привезли в Яссы, откуда после пышной церемонии доставили в Херсон, где его поставили в подпольном склепе церкви св. Екатерины. На месте кончины “светлейшего” воздвигнут был памятник. Но в судьбе “великолепного князя Тавриды” все было необыкновенно – и впоследствии воздвигнутый Потемкину в церкви Херсона памятник был уничтожен, а склеп засыпан землей.

Последнее, что было сделано с останками “светлейшего”, – это исследование ученой комиссии, снаряженной в 1873 году одесским обществом истории и древностей. Она нашла в могиле Потемкина ящик, в котором лежал череп; на затылке этого черепа виднелись клочки темно-русых волос; кроме того, в ящике лежало несколько костей. В склепе нашли еще части деревянного и свинцового гробов, остатки позументов и гробовые скобы, а также три шитые канителью орденские звезды первой степени: Андрея, Владимира и Георгия. Вот все, что осталось от “великолепного князя Тавриды”, изумлявшего мир своей роскошью и могуществом! Не забудем сказать, что в Херсоне, которому дал жизнь “светлейший”, последнему на повсеместный в России сбор воздвигнут в 1836 году памятник.

Итак, в глухой степи, в туманный час рассвета, на грубой кожаной подушке, в страданиях, кончил свою бурную жизнь этот необыкновенный человек, наделенный большими дарованиями, но и утопавший в колоссальных пороках, державший в своих руках судьбы отечества и соседних стран. Его необузданная натура не хотела знать и не знала препятствий. В тот век, когда вообще слишком мало ценилось “пушечное мясо”, он производил без содрогания свои колоссальные опыты, стоившие огромных жертв государству. Но и на этой, почти недоступной для смертных высоте могущества его душа, пресыщенная развратом, утомленная почестями, испытывала невыносимую тоску и искала обновляющего начала: от грубых сцен разврата он переходил к сентиментальной, платонической любви и верил в “нравственное сродство” душ или сочинял умилительный “канон Спасителю”. Во всяком случае, это была личность не из мелкой породы. Громадные достоинства в нем стихийно перемешивались с отвратительными пороками. Но когда представляешь себе эту гигантскую личность во всем ее ужасающем величии, то ясно видишь, что такие явления возможны только на почве разнузданных инстинктов, не сдерживаемых никакими нравственными началами. Великолепный князь Тавриды до известной степени походил на те гигантские болотные цветы, которые поражают своею величиной, гордым и прекрасным видом, но их чашечки заключают ядовитый сок, и под этими цветами копошатся нередко гады и змеи. Таков был и Потемкин.