— Кто он, откуда? — спрашиваю я.

— Вы, простите, в связи с чем им интересуетесь, если не секрет? — впервые сам задает вопрос Виктор Арсентьевич.

— В связи с его смертью, — говорю я.

— Что-о?!

Он подскакивает в кресле как ужаленный и чуть не роняет сигарету. В глазах неподдельный испуг. Ого, как он умеет волноваться, оказывается.

— Он что же… умер?

В ответ я лишь сокрушенно вздыхаю и утвердительно киваю головой. Пусть теперь он задаст мне несколько вопросов. Из них порой можно узнать больше, чем из ответов. Ведь вопросы человек задает тоже не случайные и при этом контролирует их не так строго, как свои ответы, особенно когда взволнован вот так, к примеру, как сейчас Виктор Арсентьевич.

— Как же так… умер? Отчего, разрешите узнать? — нетвердым голосом спрашивает наконец Виктор Арсентьевич, и сигарета пляшет у него в руке.

— Убит, — коротко отвечаю я.

— Не… не может быть… — лепечет Виктор Арсентьевич, не сводя с меня перепуганных глаз и окончательно забыв о сигарете и о кофе. — За… за что, боже мой?

Казалось, такой спокойный человек — и вдруг… Близким другом был ему этот Гвимар Иванович, что ли? Но тогда он бы уже знал о его смерти или давно искал бы его. Ведь прошло уже пять дней с момента убийства.

Но тут Виктор Арсентьевич, словно прочтя мои мысли, внезапно успокаивается и берет себя в руки. Лицо его снова приобретает устало-спокойное выражение, лишь легкий румянец на скулах напоминает о пережитом волнении.

— Кто же совершил это… преступление? — слегка запинаясь, спрашивает он.

— Вот, ищем.

— Вы, значит, не кражей занимаетесь, а… убийством? — снова задает вопрос Виктор Арсентьевич, впервые решившись произнести это страшное слово, и добавляет: — Или… они связаны?

— Пока ничего вам на этот счет сказать не могу. Сами еще не знаем, — вполне искренне отвечаю я. — Хотя связь тут, конечно, напрашивается.

— Кражей ведь до сих пор занимались другие товарищи, — замечает Виктор Арсентьевич, — поэтому я и подумал… Вы, наверное, из другого подразделения? Они про убийство, — он все легче произносит это слово, — меня не спрашивали.

Ишь ты, какой наблюдательный. Но я оставляю его вопрос без ответа, давая понять, что такие детали его не должны интересовать, и в свою очередь спрашиваю:

— Надеюсь, теперь вам понятно, в связи с чем я интересуюсь Гвимаром Ивановичем? Поэтому расскажите, кто он, откуда, зачем приехал в Москву?

Постепенно Виктор Арсентьевич более или менее успокаивается, с минуту он задумчиво курит, потом не спеша отхлебывает кофе и наконец говорит:

— В сущности, я его мало знаю. Говорил, что в командировке здесь. Работает в Киеве, кажется, в Министерстве текстильного машиностроения. А познакомились случайно, в доме одного художника. Я, знаете ли, интересуюсь живописью. Правда, это все, — он указывает на висящие над моей головой картины, — от тестя осталось. Но кое-что я все-таки добавил. Если бы не эта кража… Ведь лучшие вещи, негодяи, унесли!

— Выходит, разбирались в живописи, — замечаю я.

— Вот именно! Такой теперь жулик пошел.

— А Гвимар Иванович тоже разбирался в живописи?

Виктор Арсентьевич бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза, потом, чуть помедлив, задумчиво говорит:

— Я, между прочим, об этом не подумал. А это мысль. Гвимар Иванович бывал у меня, он разбирался в живописи, да я ему и сам указал наиболее ценные картины, и он был приезжим. Неужели все сходится?

— Далеко еще не все, — усмехаюсь я. — Почему вы так быстро заподозрили Гвимара Ивановича, что-то еще вспомнили?

— Я? И не думал подозревать. И решительно ничего не вспомнил, — равнодушно пожимает плечами Виктор Арсентьевич. — Вы же сами меня спросили о нем. И сказали что подозреваете приезжих. А он ведь приезжий. Только и всего. Но вот кто мог его убить и за что, за что? — снова задает он вопрос, который, видно, не дает ему покоя.

— Узнаем, — заверяю я его. — Все тайное становится явным. Где-то я про это читал.

— А все-таки жутковато, признаться, — он ежится. — Где-то рядом ведь смерть ходит. Бр-р-р… Одна надежда, что найдете этих душегубов.

— Особенно если вы нам поможете.

— Охотно. Сам заинтересован не знаю как. Но чем я могу помочь?

— Пока что меня интересует Гвимар Иванович — все, что вы о нем знаете.

— Я же вам все сказал.

— Думаю, не все еще, — улыбаюсь я. — Сразу разве все вспомнишь.

— А вы мне подскажите, что именно вас интересует, — ответно улыбается Виктор Арсентьевич, закуривая новую сигарету. — Легче будет вспоминать.

— За подсказку наказывают, — отвечаю я. — Вы уж сами.

— Надо подумать… Дайте на всякий случай ваш телефон.

Он записывает мой телефон, имя, фамилию. И разговор продолжается.

— Вы не вспомните, — говорю я, — кто еще из приезжих бывал у вас за последнее время?

— Больше никто не бывал, — отвечает Виктор Арсентьевич и бросает на меня усталый взгляд, потом слабо улыбается. — А насчет Гвимара Ивановича, я чувствую, вы что-то недоговариваете. Так ведь?

— Это не столь опасно, как если вы будете недоговаривать, — уклончиво возражаю я, давая понять, что и в самом деле знать все, что знаем мы, ему не положено, потом задаю новый вопрос: — Ваша супруга тоже знала Гвимара Ивановича?

— Так, мельком. Как-то чаем его угостила.

— Рассказывал вам Гвимар Иванович о своей семье?

— Нет. Я даже не уверен, что она у него была.

— Но адрес свой он вам оставил, в Киеве?

— Представьте, нет, — разводит руками Виктор Арсентьевич. Он снова разливает по чашечкам кофе, и мы продолжаем беседу.

— А где вы бывали с ним, кроме сестры художника Кончевского?

— Пожалуй… Сейчас что-то не припомню. Но я постараюсь.

Трудный идет разговор. Главная ниточка его причудливо петляет, то исчезая, то возникая вновь уже в другом месте, то натягиваясь, то ослабевая. В таких непростых разговорах необходимо улавливать каждую интонацию, каждый взгляд и пытаться понять затаенную мысль человека, сидящего напротив тебя, мелькнувший в его словах намек или случайную оговорку.

Вот и сейчас мне начинает казаться, что мы словно играем с Виктором Арсентьевичем в известную детскую игру «тепло — холодно». Я то приближаюсь к чему-то важному, и становится «теплее», то невольно или сознательно удаляюсь в сторону, и тогда становится «холодно». И у Виктора Арсентьевича происходит то же самое, с той лишь разницей, что он, по-моему, знает, где «горячо», но пускать меня туда не собирается. Да, он явно чего-то недоговаривает. Боится? Но чего? Скорей всего, быть замешанным в какую-нибудь историю. Ведь подозрительным знакомым обзавелся он, что ни говори. Вот тот и устроил ему сюрприз.

Мы оба наконец устаем и по обоюдному согласию откладываем разговор до следующего раза, условившись о новой встрече.

— Скажите, по работе вы с Гвимаром Ивановичем не сталкивались? — мельком спрашиваю я напоследок.

— Нет, что вы, — снисходительно улыбается Виктор Арсентьевич.

Мы прощаемся.

Да, какой-то странный происходит у меня в тот вечер разговор. Однако дальнейшие события запутывают все еще больше.

Допрос Музы Кузьмич провел сразу после задержания Чумы. Сам провел, лично. Ведь он был полностью в курсе дела. А я в это время еще только шел на свидание с Виктором Арсентьевичем, ничего не ведая о случившихся в этот день важных событиях. Да и все равно допрашивать Музу мне не следовало. У нас с ней возникли «свои» отношения, ведь она меня обманула и предала. У Денисова тоже отношения с ней были непростые. Правда, обманул ее он, хотя и не предал, а скорее даже спас от Чумы, помешал отъезду из Москвы, которого она и сама не хотела. Но все равно нужного разговора с ней у Вали могло не получиться. А вот Кузьмич — другое дело, его Муза вообще не знала. Кроме того, разговор с ней следовало провести очень тщательно, ведь Музу потом предстояло отпустить. И кто знает, с кем она после этого встретится, чтобы рассказать о случившемся. Веры ей нет никакой. И потому каждое необдуманное слово, сказанное ей, может привести к неприятности, а то и к беде.