Я сижу напротив него и тщедушного человечка Антонио Рамоса в одном из самых

престижных кафе Мадрида. Все лучшее для этих двоих, хотя Антонио был генеральным

директором только последние три года. Как владелец команды Атлетико, Педро красуется

своей властью и деньгами, как никто другой, особенно тогда, когда команда преуспевает, как они и делают.

Я пожимаю плечами и немного улыбаюсь.

— Потому что вы находите меня очаровательным?

Педро разражается легким смехом, таким, что я не могу понять, для галочки или

нет. Он делает глоток кофе и одобрительно кивает на него.

— Кофе здесь никогда не подводит меня. Вот почему я продолжаю возвращаться

сюда снова и снова.

Я смотрю на него, зная, что должен приспособиться к его потворству, прежде чем

он перейдет к делу.

— Ты, Матео, — продолжает он, — кажешься таким же. Надежным. Человеком, который не подводит никого.

Я сохраняю свое выражение лица нейтральным. Одному богу известно, я подвел

достаточно людей в своей жизни.

Он наклоняется вперед и складывает перед собой руки в кожаных перчатках.

— Диего покидает команду в январе.

Я поднимаю брови от удивления. Диего Мартинес — тренер, и великий тренер. Он

помогал спасать команду от краха все те годы назад.

— Почему? — спрашиваю, пытаясь проигнорировать чувство внутри меня, как

будто моя грудная клетка взлетит сейчас. Я не могу забегать вперед здесь, не осмеливаюсь

мечтать, куда это ведет.

Педро обменивается усталым взглядом с Антонио, прежде чем обратить

проницательный взор на меня.

— Он собирается вместо этого тренировать сборную Аргентины. Мы знали уже

некоторое время, просто не были уверены, что делать с этим.

Я откашливаюсь и борюсь с желанием расправить манжеты на моих закатанных

рукавах.

— А Уоррен? – интересуюсь помощником тренера, британцем, который играл за

Арсенал с давних пор. Какое-то время, со всеми этими встречами, я подумал, что

возможно они хотели, чтобы я занял его место. Теперь таких шансов намного больше.

— У нас были надежды, что Уоррен сможет подойти. Но, по правде говоря, мы все

хотели бы испанца, отвечающего за ребят, и одного из семьи. – Педро делает паузу, чтобы

сделать еще один глоток кофе, и вытирает изящно свои усы, прежде чем продолжить. —

Мы хотим, чтобы это был ты, Матео.

Я моргнул на него.

— Я?

— Да, — говорит он с быстрой улыбкой. — Естественно, ты понял, что мы хотели

бы вести бизнес с тобой.

Я откидываюсь на спинку кресла, слабо осознавая, что мое сердце колотится

громко в ушах.

— Ну, да, но есть бизнес, а есть тренер международной футбольной команды. Я не

хочу показаться неблагодарным, но что заставляет вас думать, что я могу справиться с

этим? Я не был в игре долгое время.

Педро и Антонио обмениваются еще одним взглядом, и на этот раз Антонио

говорит медленно и сдержанно.

— Мы считаем, что ты справишься очень хорошо. У нас есть время до января, и

мы, конечно, введем тебя в курс дела с Уорреном и Диего. Ты почувствуешь, каково это

вернуться обратно. Поверь мне, Матео, я раньше наблюдал, ты играешь добросовестно, и

для такого, как ты, это – естественное движение вперед.

— Кроме того, — Педро добавляет, — всегда хорошо внести разнообразие. В связи

с тем, что Диего уходит от нас, мы не хотим терять интерес игроков и зрителей, который

был всегда. Возврат такого игрока, как ты, так сказать, привлечет много внимания к

команде. Тем более, что ты снова попал на радар публики в прошлом году.

Я сглатываю и неловко ему улыбаюсь. Он не кажется слишком довольным тем, как

папарацци немного сошли с ума в связи с моим разводом и скандалом из-за отношений с

более молодой женщиной-иностранкой. Я жду, что Педро скажет что-то против Веры, но

он этого не делает.

— Ты не должен давать нам ответ прямо сейчас, — говорит он мягко, его лицо

меняется из строгого презрения к такому, как у хитрого политика. — У нас много

времени. Как насчет того, чтобы ты сообщил нам в конце недели, и тогда мы предпримем

дальнейшие шаги? Это, несомненно, изменит твою жизнь, Матео, но только к лучшему.

Обед подан, и вскоре их переговоры переходят к спорту, фильмам, погоде. Я

улыбаюсь и киваю, но в голове у меня бардак. Одна часть меня чувствует себя так, что

готова лопнуть от счастья от перспективы самореализации, в то время как другая часть

упирается ногтями, боясь этого, боясь больших изменений.

Мы оставляем ресторан вместе, и я говорю им, что позвоню в пятницу. Они

прощаются со мной так, будто уже знают мой ответ. Может быть, и я тоже его знаю. Тем

не менее, я делю свою жизнь с Верой и не принял бы решения, не поговорив с ней, даже

если бы был на сто процентов уверен.

Мы делаем два шага вниз по растрескавшимся бетонным ступенькам, прежде чем

фотовспышка вспыхивает мне в лицо. Худой фотограф с прической маллет (прим.: вид

стрижки 80-х – длинные волосы сзади, заметно короче по бокам и спереди) приседает

вниз, делая наш снимок. Я видел его раньше, нагло фотографирующего меня и Веру по

вечерам, но это было много месяцев назад.

— Почему Матео Казаллес встречается с Атлетико? — спрашивает фотограф, но

Педро лишь улыбается и немного отмахивается рукой, прежде чем повернуть налево. Я

иду прямо, фотограф следует за мной, легкой целью.

— Вы снова возвращаетесь в Атлетико, Матео? – упорствует он, и я немного

поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.

— Вам больше нечем заняться? – говорю я и продолжаю идти. Он, слава богу, не

идет за мной за угол.

К тому времени, как я вернулся в квартиру, солнце было в самом пике, и улицы, даже в нашем районе, элегантном пригороде Саламанке, пахли мусором и пылью. В

здании можно было передохнуть в прохладе, и когда я открываю дверь нашей квартиры, то Вера стоит в сверкающей кухне, помешивая кувшин лимонада.

— Ну, разве не приятное зрелище? – спрашиваю я, когда положил ключи на стол, помня особую английскую фразу.

Она поворачивается ко мне и широко улыбается. Вера похожа на домохозяйку с

1950-х с глазами роковой женщины. На ней было обтягивающее желтое платье, которое

показывало ее полную грудь и широкие бедра, а шелковый с узором платок убирал

волосы со лба. Но ее татуировки и черные сникерсы с высоким берцем напоминают мне, что она не похожа ни на одну домохозяйку, которую я знаю.

— Очень хорошо, — говорит она, всегда радуясь, когда я помню особенности ее

языка. Она поднимает кувшин. — Не волнуйся, в нем есть водка.

Я улыбаюсь ей и оборачиваю свои руки вокруг ее талии, притягивая к себе.

— Конечно, есть.

Она визжит, когда немного выплескивается лимонада ей на бок и на пол, но я не

отпускаю. Ей удается поставить кувшин, прежде чем я зарываюсь своим лицом в ее шею, покусывая и целуя нежную кожу. Она на вкус, как апельсинка.

— Итак, — говорит она, затаив дыхание, и я могу чувствовать, как ее пульс

ускоряется под моими губами. Я опускаю руку к ее попке и жестко сжимаю, в то время

как прижимаюсь к ней. – Я должна спросить, как все прошло?

— Я расскажу тебе все, — бормочу я, — позже. Но на тебе надето это платье, и ты

сделала мне пьянящий лимонад в этот жаркий день, поэтому боюсь, что займусь сначала

тобой.

Я подношу свои губы к местечку за ухом, где ее новейшая татуировка. Она на

испанском, где говорится: «Любовь по-испански – это ты», то, что я сказал когда-то Вере

в Ла-Альберке, когда впервые влюбился в нее. Это и по сей день так. Я провожу кончиком

языка по словам, и она вздрагивает подо мной. Она никогда не может сопротивляться

этому, хотя, никогда, кажется, и ничему не сопротивлялась.

Я люблю это в ней.

Я достигаю молнии на задней части ее платья и медленно начинаю тянуть ее вниз, пока грудь не оказывается снаружи. Я сжимаю ее, мой рот слегка задевает соски, от чего

они морщатся. Я не тороплюсь, желая насладиться каждой минутой с ними в этом ярком

свете, в этой прохладной кухне, в этом жарком городе.

Она стонет, когда я преднамеренно вывожу своим языком круги вокруг них, и

начинает водить пальцами по моим волосам, мягко дергая их. Это заводит меня, оказывает влияние прямо на мой член, но он уже тверд, как сталь, и выпирает из штанов.

Одним плавным движением я беру ее на руки и перекидываю через плечо, как

пещерный человек. Она испускает смешок, игриво пиная ногами меня в живот и стуча

кулаками по спине.

— Отпусти меня, ты — плохой человек, — говорит она с притворным страданием.

Я пробурчал что-то, а затем кидаю ее на диван. У нее нет времени, чтобы прийти в

себя; я оказываюсь на ней через секунду, стаскивая ее платье через голову и отбрасывая

его на журнальный столик. Я смотрю вниз на ее тело, лежащее на подушках, бледное и

нежное одновременно для меня, и беру ее за икры, подтягивая ко мне, пока ее попка и

бедра не оказываются на подлокотнике, а ноги свисают по сторонам.

— Разденься, — приказывает мне Вера, но я лишь слегка ей улыбаюсь. Я разденусь

только после того, как займусь сначала ей. Она всегда на первом месте. Это правило, хотя

она нарушила его прошлой ночью своими неотразимыми губками.

Я спускаюсь на колени и притягиваю ее бедра еще ближе к себе, ее киска голая, влажная и ждет. Это красиво. Я провожу губами и языком под коленом – от чего из нее

вырывается хриплый стон – и следую выше до нежной внутренней поверхности ее бедер.

Она выгибает спину, толкая себя в мой рот, жадно.

У Веры приятный вкус – она как океан и юность — и я не спеша работаю своим

языком вокруг ее клитора, дразня то сверху, то снизу, пока не погружаю его в нее.

— Матео, — говорит она между стонами. — О боже, не останавливайся.

Я улыбаюсь и отодвигаюсь от нее, делая совсем противоположное.

— Скажи мне по-испански, моя Эстрелла, и я продолжу.

Я смотрю на ее закрытые глаза и выгнутую шею.

— Трахни меня своим ртом, жестче, глубже, — говорит она на ломаном испанском

языке. Это самая сексуальная вещь, которую я когда-либо слышал. Ее уроки испанского

действительно приносят свои плоды.