Каких обращений? Ну ясно же, каких, тех самых, с которыми обращаются Рубикс и его подручные в Москву.

А что же Москва?

В инструкции об этом четко все расписано. Читайте.

1. В ночь перед установленной датой (кем установленной? — А. П.) от имени нового руководства должны быть изолированы и обезврежены главные вражеские и сионистские элементы.

2. Этим же вечером должны быть захвачены радиостанции в Праге, Братиславе и Брно, телевидение ЧТК, почта и телеграф. Тем самым должен быть установлен контроль над газетами и корреспонденциями иностранных журналистов.

3. Необходимо захватить министерство народной обороны и министерство внутренних дел.

И остальное в том же роде. В пункте 8, например, указано, что необходимо «выступить с воззванием к чехословацкому народу от имени нового руководства с целью разъяснения своих действий по защите социалистической демократии…»

Вот так они ее понимают. Эту самую демократию.

А далее нужно организовать митинг в поддержку… А на созванном пленуме «представители нового руководства выступят с резкой критикой группы контрреволюционных элементов в ЦК КПЧ»… Наметить мероприятия, «компрометирующие их…» как западную агентуру, связанную с сионистскими центрами… И даже (читайте! читайте!) «должен быть распространен на чешском языке призыв от имени „нелегального руководства“ пронацистской… партии…»

На кого же рекомендуют составители Плана опереться в этих действиях? Да все на тех же: некие рабочие отряды, госбезопасность (она поставлена в первый ряд!), народная милиция и некоторые подразделения армии… ОМОНа тогда еще не было.

Причем добавлено: на случай провала разработан план ввода в действие подразделений вооруженных сил…

Ну, тех самых, которые они потом и ввели.

Тот день я помню до мельчайших подробностей. Утром я направился в церковь, а по дороге встретил Владимира Кайякса, он ехал выступать от Союза писателей на площади.

— Подожди меня, — попросил я. — Я буду выступать с вами.

— Прости, но тороплюсь, — ответил он на ходу.

— Ладно, я вас догоню.

Но не все так просто. Жена, как водится, настороже. И почему-то в этот день не ушла далеко гулять. Увидела меня, встала на пути.

— Ты куда собрался?

Я молчу.

— Ты в Ригу собрался? Да?

— Да.

— Зачем?

— Ну, как зачем… Ты ведь понимаешь…

— Нет. Я тебя не понимаю, — говорит она твердо.

— Но мне, правда, нужно… — бормочу я.

— А ребенка, случись с тобой несчастье, кто будет воспитывать? Ты подумал?

— Да ничего же не случится!

— Это ты так думаешь… А омоновцы думают совсем иначе! Нет! Нет! Никуда не поедешь, ясно?

И, все-таки, заручившись поддержкой двух моих друзей, они стали и моими соратниками по баррикадам, Валерия Блюменкранца и Леонида Коваля, я еду.

Сперва на электричке, потом до центра уже пешком.

В день Крещения даже баррикады в такой праздник кажутся праздничными: санитары, повара, медсестры, рабочие, натягивающие колючую проволоку… Один из них перевязывает пораненную руку… А на рукаве его приятеля начертано: «Москва, пожалуйста, не посылай нам больше убийц!» Выступают бродячие артисты, скоморохи, исполняют политические частушки, жаль, конечно, что не знаю языка. Народ, окруживший их, громко хохочет.

А рядом читает стихи поэт, кто-то, не скрывая слез, плачет.

— Если бы Горбачев видел эти лица, — произносит Валерий. — Он бы не назвал их экстремистами, он бы понял все…

Валерий немного идеалист, и в силу доброты он всех желает видеть такими же добрыми, как он сам.

Но я знаю, ни Горбачев, ни его команда этого не увидят.

В том-то и дело, что у политиков, а, точней, у политиканов, нет глаз, у них совсем другие бесчувственные органы…

Для говорения, для слушанья и для смотрения.

Они слушают людей, но слышат себя. Они говорят людям, но лгут, потому, что не умеют не лгать. Они смотрят на мир, но видят они лишь то, что им хочется…

Известна история о Ленине, который гулял в горах в Швейцарии с одной из прекрасных женщин, и она полагала, что в этот момент вождь мирового пролетариата думает о том же, о чем и она, то есть, о прекрасном… Ну, а тот, оглядывая божественные окрестности, вдруг заметил: «А все-таки меньшевики сволочи…» Или что-то в этом духе…

Я же вот о чем подумал.

Пройдут эти дни, и закончатся они, надеюсь, все-таки миром. Поостынут сердца, спадет накал… Но несколько дней свободы, пережитые этими людьми, не пропадут, они не могут исчезнуть навсегда. Потому что в эти дни люди, может быть, и не догадываясь об этом до конца, стали другими. И если даже рубиксы и полозковы захотят их погрузить в новое семидесятилет-нее рабство, с ними ничего уже не сделать. Для этого их надо сначала убить.

Посреди площади священник читает библию, и борода его вьется по ветру… Еще холодно, но он не замечает холода, и. голос его, как голос пророка, реет над толпой.

На улицах попадаются санитарные машины.

И Леня говорит:

— Вчера обсуждали, обращаться или нет по поводу сдачи крови…

— А кровь-то есть?

— Да есть, есть… Многие сами идут и сдают.

— Ну, слава Богу!

И опять машины, машины, машины… Они как живые существа, не случайно омоновцы относятся к ним как к личным своим врагам, стреляют, поджигают их.

А у меня еще с детства к машинам какое то особое, почти родственное чувство. Мой дядя Миша работал грузчиком на машине и однажды взял меня, лет шести что ли, в кузов и провез по улице, а я дрожал от страха, но ехал…

Да и Вилька Паукшта, что жил по соседству и шоферил, приезжал частенько пообедать прямо на машине и ставил ее у ворот нашего дома, вот был восторг! Мы прилипали к мотору, еще тепленькому, вкусно пахнущему маслом, и так были готовы часами стоять и мечтать, что когда-то тоже сядем, как дядя Виля, за руль…

А потом в Братске, где я работал и жил, лишь один автомобильный транспорт и был вокруг, он и кормилец, и работяга, и транспорт по тем непроезжим дорогам…

Надписей на заборах и на стенах еще прибавилось… Мне показалось, что стало больше стихов.

А вот еще:

Надпись на борту самосвала — нарисованы два солдатских сапога:

Призыв во весь борт машины:

Нарисованы две крысы с фашистскими свастиками:

А вот уже знакомый плакатик про Рубикса, вывешенный на бортике рефрежиратора:

Красивое застолье, можно на рисунке узнать Горбачева, Язова, среди других генералов… Они пьют бокалы из бутылок, на которых обозначено «Кровь Литвы», а под мышкой наготове уже другие бутылки: «Кровь Латвии»…

А внизу слова:

И еще сюжет, серия фотографий: