Да что там говорить, славно погуляли! А ведь мы с Татьянкой было высунулись: не надо свадьбы, лучше деньгами возьмем! Дешевле, мол, и без хлопот. Родители нас мигом задвинули, лишили права голоса. И правильно сделали. Разлетелись бы деньги, а так есть что вспомнить, порадоваться, людям рассказать. Что называется: оп-па! оп-па! крутится точило! пропивали молодых весело, красиво!

А если красиво «пропили», то и живется потом легче молодым, честное слово!

1990

Жизнь у меня такая пошла, что две ночи дома за бесплатно на кровати c женой сплю, а третью — на диване за деньги. За деньги в ТОО «Засада» сплю. Название боевое, а там комната, кухня, ванная, туалет и кладовка. «Засада» купи-продажная фирма. Моя задача между купи и продай сохранить товар. Платят хорошо, в два раза больше, чем днем в КБ за инженера-конструктора 1-ой категории.

Народ в «Засаде» как на подбор из десантников. Директор поперек себя здоровее, но детство в портках через край играет. У них забава, как подопьют — кирпичи себе об лбы бить. Кирпич за края берется и ба-бах! — собирай осколки. За водкой меня посылают: «Антоныч, — заказывают, — возьми три пузыря и пару кирпичей на обратной дороге». Я думал, кирпичи слабые. Попробовал разок на себе этот фокус и чуть жизнь самоубийством не прикончил. А кирпичу хоть бы хны. Вокруг «Засады» кирпича целого не осталось. Черте знает куда бегать приходится.

Так что безмятежно в «Засаде» не поспишь. В последнее дежурство из-за их дури столько страху натерпелся. Целый бой провел. Ночь выдалась только ведьмам куролесить. Темнотища… без прибора ночного видения хоть глаз коли. А в «Засаду» как раз товар привезли — оргтехнику. Дремать надо чутко. Дома сплю, жена под боком, здесь — тулка-двустволка храбрость придает. И только я храбро заснул, собака где-то на верхнем этаже как завоет: у-у-у! Мороз мурашками по коже побежал. Не успел он до финиша дойти, опять: у-у-у! — минуты две без перерыва. Потом тихо стало, как в могиле. Покрутился я с боку на бок в дискомфортной атмосфере, заснул. И снова вой! Точно, думаю, к покойнику надрывается. У них на это дело нюх. Пронеси, думаю, Господи, а в этот момент в коридоре, ближе к кухне, мелкий такой кашель: кхе-кхе… Ночь, тишина, двери на замках и вдруг «кхе-кхе…» Меня сразу в голову пробило: по мне псина воет. Тоска змеей сердце обвила. Но я тут же себя в руки взял и ружье тоже. Нет, думаю, это мы еще посмотрим, кому вой гробовой плитой аукнется. Лежу на спине, дышать боюсь. Ружье в сторону двери целю. Темнота еще гуще, хоть ножом режь, а из нее опять: кхе-кхе… Мысли как на пожаре скачут: кто? откуда? Двери двойные металлические! Четыре замка! На окнах решетки! Муха может и пролетит, но человек… А там явно не муха кашляет.

Тут меня осенило: подкоп. За товаром пришли. А кхекает потому что горло в подкопе село. Нет, лучше дома на девятом этаже спать, никто не подкопается.

Настроение, что там говорить, унылое, а барбос масла в огонь добавляет — затянул арию из кладбищенской оперы. Хотя мне это даже на руку, под прикрытием воя сполз с дивана на пол, залег. Патроны во внутреннем кармане грудь греют и рукой нащупал ведро битого кирпича — «Засада» после разгрузки товара расслаблялась. Холодное и горячее оружие к бою готово, а в коридоре опять ехидно закхекало, будто заманивает, ходи, мол, на наш сторона, будем тебе чик-чик делать.

Мне, сами понимаете, не до хи-хи. Там похоронно воет, здесь погребально кхекает. Еще неизвестно сколько их из земли повылазило? Надоело лежать в неизвестности, ждать парализованно, чем кхеканье под вытье закончится, начал я перемещаться к линии фронта.

На пороге прикинул — кашляет из кладовки. Туда, значит, подкоп вывели. Когда-то в кладовке дверь была, да на днях, пока я бегал за водкой с кирпичами, засадовцы от нетерпения начали дверь калганами на крепость тестировать. А лбы-то кирпичами натренированы. Раздолбали дверь в щепки, занавеска сейчас вместо двери висит. Из-за этой самой занавески кашель и происходит. Прицелился в него… К слову сказать, первым стрелять не собирался. Телефон подвел. У нас аппарат с крупнокалиберным грохотом, для глухонемых делался. Как долбанет из темноты. А мой инстинкт самосохранения не железный — даванул я на курок. Коридор крохотный — как из пушки по ушам шарахнуло, а в нос шибанул резкий запах. Баллончиком травят! — подумал я и в сторону запаха из второго ствола засадил, а потом прыгнул к выключателю.

Картина после моей картечи открылась героическая. Занавеска в клочья, на полу кладовки стекло, жижа и над всем этим раззором ядреный вонизм. Не баллончиковый. При свете я сразу узнал бражку. Ее невинную расстрелял по роковой ошибке из двух стволов.

Откуда было знать, что засадовцы решили к дню рождения директора соригинальничать. Водка, видите ли, им надоела, надумали поднести начальнику к тридцатилетнему юбилею двадцатилитровую бутыль медовухи. Играя и резвяся, она кхекала от удовольствия и сделала подкоп в моем воспаленном собачьим воем воображении.

Засадовцы чуть не выгнали меня за расстрел подарка. Еле-еле упросил оставить. Ладно, говорят, работай. И назначили штраф в размере поддона кирпичей, чтобы не бегать в день рождения…

Придется идти на стройку воровать. А что делать? Без ночных заработков мне днем житья от жены не будет. Это ведь такое существо, к хорошему быстро привыкает.

Валентина жиманула на кнопку вызова лифта, а в ответ тишина. Ни тебе нужного шума, ни привычного скрипа. Валентина замахнулась треснуть кулаком по дверям ненадежного лифта — тащись теперь на своих двоих с шестого на первый — и в последний момент отдернула руку, отложила наказание.

— Петрович, миленький, — донеслось снизу, — вставай родненький, пойдем со мной!

Умоляла кого-то Клавдия из 199-ой квартиры, мужа которой звали Алексей, а по отчеству Георгиевич.

— Петрович, радость моя, пошли!

Валентина замерла на месте, развесив уши по плечам. Муж у Клавдии неделями торчал в Москве, а она, выходит, уже мужичка к себе тащит.

— Петрович, ты ведь тяжелый, а мне после операции надрываться врачи запретили.

«Хе-хе! — плотоядно подумала Валентина. — Надо Лешке доложить. А то больно Клавка в последнее время нос начала задирать, в упор не замечает в своих дубленках и шубах».

Муж у Клавдии директорствовал в акционерном по купи-продажным операциям обществе, а Валентина была контролером на еле дышащем госпредприятии.

— Ну, пошли, Петрович, ты ведь писить хочешь!

«А я хочу кожаное пальто!» — осенило Валентину.

С ее слезным заработком мечтать о таком наряде можно только под одеялом, чтобы никто от смеха не умер. Валентина даже дышать стала реже, дабы не спугнуть выгодных любовников.

— Петрович, здесь писить нельзя. Пойдем скорее.

«С капюшоном брать или без?» — прикидывала в засаде фасон обновы Валентина. Она твердо решила расколоть Клавдию, совершить с ней сделку: ты мне пальто — я тебе молчание перед Лешкой.

— Ая-я-яй-я-яй! Разве так можно делать, Петрович? Зачем ты написил! Пошли скорей домой, пока никто не увидел.

— Скоты! — расконспирировала себя истошным криком Валентина. Это было выше ее сил, забыв про кожаное пальто, она посыпалась вниз по лестнице натыкать носом в место преступления Клавку и ее хахаля. Мало того, что наркоманы и алкаши превратили подъезд в отхожее место, еще и ухажеры Клавкины будут гадить безнаказанно!

— Я подотру, сейчас подотру! — испуганно запричитала Клавдия.

Петрович тоже смотрел виновато. Симпатяга ротвейлер он, в отличии от алкашей и наркоманов, имел совесть и ему было стыдно за содеянную лужу.

— Петрович пешком по лестнице не ходит, а лифт не работает, — лепетала Клавдия, — ему всего пять месяцев, дите…

«Вот чудило! — зло думала Валентина, спускаясь по лестнице. — Ей бы, дуре, мужичка завести, пока Лешка по командировкам мотается, она собаку придумала…»