Омар закончил размышления, отвел взгляд от зада мулатки и снова заговорил:

– Бентли с людьми поехал закинуть ширево Мартину. От них до сих пор ничего нет.

– Бентли лучше бы не убегать с моим товаром.

– Они не дураки. Они не могли тебя кинуть.

– Небось Мартин решил ширнуться на пробу. Вечно геморрой с этим порошком сраным. Какого хера я его с моим товаром послал, бля? Наркота законченного.

– Он же тебе родня. – Голос Кенни прозвучал как из-под асфальта.

– Вот, бля, сучья бригада – так и думают у тебя ширева хапнуть. Торчок хренов. Полгорода уже от этой наркоты загнулось, а Мартину ширнуться как укропу пожевать, бля.

Не церемонясь, Дэймонд протянул руку и схватил девицу за грудь. Не светлокожую, а мулатку. Дэймонд пощупал ее грудь, помял, погладил. Девица никак не реагировала. Ну совсем никак. Сопротивления не оказывала, удовольствия не получала. Она позволяла хватать себя за грудь, потому что в этом – по мнению Дэймонда – состоял единственный смысл ее жизни.

Пощупав, помяв и погладив грудь, Дэймонд вроде бы немного расслабился, в нем проснулась родовая память, подсказавшая, что грудь есть питательный и животворный источник. Это его успокоило. С наркотиков он переключился на секс.

Дэймонд:

– За работу. Хватит жопы просиживать! Ширево ищите!

Приказ на марш. Как всегда – ни о чем не спрашивая, не колеблясь, не размышляя, Омар и Кенни выходят на марш.

Спускаясь по ступенькам, они слышат, как темненькая (Дэймонд уже вовсю массирует ее грудь) говорит: "Ах, малыш, я очень тебя хочу. Заправь-ка мне по самые яйца". Она говорит это очень убедительно.

Ян лежал, распластавшись, на месте приземления – в куче навоза, с набитой навозом глоткой. Существенная перемена состояла лишь в том, что смерть уже проникла в него глубже, чем прежде, а также в том, что пред телом уже предстал Чэд на пару со своим ассистентом Маркусом – тем, который сообщил по телефону о смерти Яна, – и еще одним ассистентом, Джеем. Для Чэда это были соответственно Черный и Пухляк – пухлое тельце и пухлая румяная физиономия. Вместо "Пухляк" Чэд нередко говорил "Жирный".

В прошлом, когда Чэд бредил бурной карьерой агента в Голливуде, ему и в голову не приходило, что ассистентом у него может быть мужчина, не говоря уж о двоих. Места шестерок традиционно закреплены за женщинами либо за голубыми. Ну какой мужик не захочет иметь под руками девку? Однако в политически корректном мире, в котором обосновался Чэд, иметь на подхвате пару ребят гораздо надежнее. Чего он лишался? Секретутки, которая наврет всем про его похабные шуточки, масленый взгляд, фривольные жесты, будет носиться по офисным коридорам, вопя так, будто ее отодрала бригада насильников в темном переулке, – а в итоге все мечты Чэда о карьере разобьются вдребезги.

Более того: достаточно одной "помощницы", которая, победив страх быть навсегда изгнанной из Голливуда, настучит куда следует о подлинной похабной шутке, масленом взгляде или фривольном жесте Чэда и его, Чэда, выпихнут пинком под зад на обочину Уилшира. Короче, пара ребят в приемной – это то, что надо.

Чэд издал тихий звук, икнул на выдохе, как если бы его тело отчаянно пыталось разрешиться от скорби. "Ян... Ян, Ян..." Мантру сменила печаль. Чэда одолела печаль, крепко одолела, однако печалился он совсем не о Яне. Чэд печалился о себе. Для Яна у него осталась лишь злоба.

– Ты, урод сучий! Загнуться решил!

Джей нервно перебирал ногами. Маркус стоял не шевелясь.

Чэд наклонился к трупу, схватил Яна за спутанные волосы, приподнял голову. Из груди вышел воздух, опростав легкие от солидной порции навоза.

– Дуба дать решил, а? – надрывался Чэд.

– На покой ушел, на покой. – Скрещенные руки, легкий наклон головы – проповедник Маркус за проповедью прописных истин.

– Не пора ему было на покой! – прошипел Чэд. Он отпустил голову Яна. Изо рта Яна выпал навоз. – Не пора ему было на покой – "Воля инстинкта" должна записать на студии еще один альбом! Еще один альбом должны были сделать. У нас, черт возьми, контракт. У нас контракт, а этот говнюк его нарушил. – Чэд пнул труп, будто, несмотря на оторванную ногу, усеянную стеклом спину, набившееся внутрь дерьмо, тело до сих пор не получило положенной ему доли мук и теперь добирало норму.

Джей по-прежнему топтался на месте. Он смотрел себе под ноги, видимо раздумывая, все ли идет как надо.

– А что, "Воля инстинкта" все равно сможет выпустить новый...

– "Воля инстинкта"?! Да вот она, "Воля инстинкта", мордой вниз на куче дерьма лежит. – Чэд, дабы пояснить, что речь идет о Яне, пнул тело еще разок.

В то утро в Лос-Анджелесе чертову прорву трупов пинали ногами. Чэд:

– Он песни писал, пел... А остальные его ребята... гомосеки патлатые... никому не нужны.

Джей слегка тронул труп ботинком, тело слабо дернулось – и Джей снова прилежно засучил ногами. Чэд – трупу:

– Черт, один альбом, а потом пусть хоть голым тебя находят в кювете с иглой в мышце.

Маркус задает вопрос – руки по-прежнему сложены на груди, голова по-прежнему наклонена.

– Что ты хочешь, чтобы мы сделали?

– Что? – переспросил Чэд. Он смотрел на Яна и думал о нестандартном финансировании.

– Я насчет Яна: скажи, что нам сделать? Полицию позвать?

– Никакой полиции. Вызовите репортеров. Позвоните в "Энтертэйнмент уикли". Попробуем хотя бы спихнуть то, что уже вышло. – Чэд обреченно мотнул головой. – Всего один альбом. Эгоист, падла.

Не помня себя, Чэд побрел в дом Яна. Джей перестал переминаться на месте.

– Это все-таки... Нет, понятно, что он расстроен, но так говорить...

– Вот что творится с человеком, когда его первый номер кончает с собой.

– Я понимаю. Кто ж обрадуется, когда его первый номер...

Маркус наконец-то поднял голову; разнял руки, одну протянул Джею.

Джей залез в карман, подал Маркусу свой сотовый.

– Я тоже не в восторге, что Ян погиб, ты же понимаешь, но это ведь не дает ему права так говорить...

– Как говорить? – рассеянно бросил Маркус, усиленно вспоминая номер. Вспомнил. Набрал.

– Он просто... нет, я, конечно, понимаю, что он расстроен... – Джей провякал, что собирался, умолк и тут же вновь заработал ногами.

Человек, которому звонил Маркус, поднял трубку на другом конце сотовой линии.

– Алло, дайте мне отдел информации... О чертовом гвозде номера, вот о чем.

Чэд бродил по дому Яна. Рассеянно смотрел на разные диковинки, предметы искусства. Повсюду, куда бы он ни кинул взгляд, были вещи. Очень много вещей. Очень дорогих. Какого же черта Ян вздумал слететь с копыт, когда его жизнь трещала по швам от этого прущего через край изобилия? Чэд и представить себе не мог такого изобилия вещей. Вещей, цена которых измеряется не только деньгами. Конечно, ценных предметов у Яна тоже хватало, но было и кое-что еще. Невидимые глазу вещицы, наполняющие дом густым ароматом: людская зависть, всеобщее обожание и женская страсть. Это главное. Несметные россыпи женских деликатесов – губы, зады, вагины – дарованы, отданы, охотно предоставлены в бесконечном параде размеров, сортов, мастей. Изо дня в день Ян мог пожирать свое рагу из лавров и скандальной славы, однако он не наелся. Ему оказалось мало. Что нужно человеку для насыщения? Что еще было нужно этому человеку?

Или дело в другом? Догадка по-паучьи вкралась в замутненный недоумением рассудок Чэда. Может, дело не в том, что Яну чего-то не хватало? Может, у него было всего слишком много? Может, он достиг той точки, когда жизнь теряет цену или ее, жизни, вдруг начинает не хватать.

Но если ни слава, ни деньги и ни женщины, тогда что нужно человеку?

У противоположной стены: стол. На столе пустое место. Пустота, кричащая о недавнем вторжении, провал, где несколько часов назад помещался неведомый Чэду цифровой плеер.

И эта пустота пела сиреной, которая звала Чэда, тянула его к себе.