— Знаешь?

— Да. В следующую субботу, как ты знаешь, должен состояться банкет по случаю годовщины журнала.

— Так.

— Одна из причин, по которой устраивается это торжество, это то, чтобы все двенадцать девушек собрались вместе. И предполагается сделать для журнала один большой общий снимок. А гостями будут всякие типы.

— Кто, например?

— Ну, мы — девушки. Мистер Уиттейкер — он владелец почти всех акций журнала, и банкет будет у него в доме. Естественно, Орландо Десмонд. Несколько репортеров, сотрудники журнала. И мистер Грей со своими помощниками из «Алжира».

— А почему Грей?

— Потому что именно в его казино девушки выступают после того, как журнал публикует их фото, ты же знаешь. И кроме того, он хочет там быть.

— Угу, понятно. Кто еще?

— Ты.

— Я?

— Конечно. Именно там ты обнаружишь свои веснушки.

— Повтори-ка.

— Ну, этот групповой снимок. — Она ухмыльнулась. — Ты же знаешь, чем знаменит «В-а-а-у!».

— Да уж.

— В субботу все двенадцать натурщиц должны собраться и позировать для этого невероятного снимка.

Мы все выстраиваемся в ряд и слегка наклоняемся вперед, чуть-чуть, понимаешь. Спиной к камере. Можешь себе представить?

— Я прямо-таки вижу это.

— Да, чуть не забыла. На каждой из нас будет блузка с глубоким вырезом и туфли на высоком каблуке.

— А это — самое важное. — Я моргнул. — Постой, повтори это еще.

— Мы, все двенадцать, будем в блузках с глубоким вырезом и в туфлях на высоком каблуке. Больше ничего. И так мы будем позировать для снимка.

— Вы... Этот снимок никогда не опубликуют.

— А может быть, и опубликуют. Так или иначе, снимок будет интересным.

У Блэкки просто талант был недооценивать себя. Помаленьку и до меня стало доходить. Я снова и снова перебирал в уме сказанное ею. Когда картинка выкристаллизовалась в моей дурацкой башке, у меня в глазах помутилось. Скажу честно. Я просто видел их всех в сиянии розового света. Все двенадцать красоток закружились в моем сознании, словно огни игрального автомата, обозначающие, что ты проиграл. Но ни одна из них не была проигрышем, а все вместе они составляли джек-пот — главный выигрыш, бесконечную перспективу, заполненную прелестными (ну, вы помните чем)... Я тряхнул головой, и видение исчезло. Я еще раз тряхнул головой, но оно не вернулось.

— Блэкки... — сказал я. — Блэкки...

— Да?

— Блэкки...

— Что такое, Шелл?

— Блэкки...

— Наверное, тебе надо выпить.

— Именно. Господи, как мне надо выпить. Она принесла мне виски, в котором было очень мало воды, и я снова сказал:

— Блэкки... Неужели это действительно может произойти? Я имею в виду — ну, ты понимаешь... все это...

— Да. Мой костюм уже готов.

— Уже готов?

— Да, он в спальне.

Мне показалось, что в голосе ее прозвучала лукавая нотка. Я посмотрел на Блэкки. Она сморщила носик; и держу пари, что больше нигде у нее не было ни морщинки. Блэкки озорно улыбнулась. Значит, мне не показалось.

— Ну, — сказал я, — это отлично. Да, это... прекрасно.

— Не знаю, — сказала она. — Я имею в виду, что я обещала позировать в таком костюме — и все девушки тоже — наш любимый «В-а-а-у!», патриотизм и все такое... Мы не можем подвести наш журнал.

— Конечно, вы не подведете.

— Но, понимаешь, когда я сейчас об этом думаю... Позировать перед камерой — это просто работа. Но позировать, когда кругом будут все эти люди... Иногда я думаю, что откусила больше, чем могу проглотить.

— О, я не вполне... что?

— Ко всему надо привыкать постепенно. Поэтому я уже пару раз примеряла этот костюм и ходила в нем по комнате, чтобы лучше его почувствовать.

Я глотнул виски, но ощущение было такое, словно я глотнул чистой воды.

— Ты имеешь в виду блузку с большим вырезом и туфли?

— Ага. Я подумала, что постепенно привыкну к этому костюму и в субботу не буду смущаться.

— В этом что-то есть. Сначала привыкнуть самой, да?

— Именно. Потом можно попробовать в присутствии кого-нибудь одного. Потом, может быть, если мне удастся их найти, двоих.

— О, за этим дело не станет!

— И так я подготовлюсь к выступлению.

— Очень интересная мысль, Блэкки. Это вроде того, как постепенно входишь в холодную воду, а не бросаться очертя голову. Можно предотвратить судороги, от которых часто тонут...

— Именно так я и думала. Я уже ходила в этом костюме в одиночестве, а теперь готова попробовать это в чьем-нибудь присутствии.

— Блэкки...

— Ты не возражаешь против этого?

— Возражаешь?

— Так ты поможешь мне. Мне просто необходимо что-то предпринять, чтобы пересилить свою застенчивость. Подготовиться к празднику в субботу.

— Я сделаю все, что ты захочешь, дорогая. Ты можешь готовиться вместе со мной, если хочешь. Уж я-то знаю, что значит быть застенчивым... Я так думаю. Это как дети в школе сначала стесняются, а потом им может даже и понравиться...

Я был вынужден остановиться, колесики в голове еле крутились. Я совсем не понимал, что несу.

— О, спасибо, Шелл, — сказала Блэкки. — Ты настоящий друг.

С этими словами она спрыгнула с дивана и простучала каблучками к двери в спальню.

Прежде чем я допил свой бокал, а времени на это мне много не потребовалось, она вернулась. Я слышал, как хлопнула дверка гардероба, шуршание одежды, а затем она высунула голову из-за двери и уставилась на меня. Я уставился на нее.

— Закрой, пожалуйста, глаза, — попросила она.

— Закрыть глаза? Но это же все испортит.

— Только для начала. Чтобы я могла войти, ну, в роль...

— 0-о-х, — вздохнул я и перевел дыхание.

— Обещаешь?

— Хорошо, обещаю.

И я закрыл глаза. Всегда, думал я, что-нибудь да испортит дело. Я слышал, как она прохаживалась по комнате, но я не подсматривал. Я дал слово. Но я очень хотел бы получить его назад.

После паузы, которая мне показалась очень, очень, очень длинной, а команды открыть Глаза все не было, я сказал:

— Черт возьми, ты хотя бы описала мне, что происходит.

— Все так, как я и говорила, Шелл. Я надела блузку с большим вырезом — она, кстати, голубая.

— Голубая...

— Ага. И туфли на высоком каблуке. Они тоже голубые. Больше ничего. Знаешь, Шелл, ощущение довольно приятное. Чувствуешь, как воздух овевает тело.

— Держу пари, что овевает... Она вздохнула:

— Пожалуй, я готова.

— Я тоже готов.

— Можешь открыть глаза.

Мои веки уже проделали полпути вверх, а тут они чуть ли не со щелчком преодолели оставшуюся половину, словно неисправные оконные жалюзи. Блэкки как раз проходила передо мной справа налево. Она пересекла комнату, описывая бедрами грациозные синусоиды — движение столь же старое, как женский род, и столь же юное, как я, каким я себя в тот момент чувствовал.

Она начала поворачиваться. Блэкки даже в выцветших голубых джинсах в обтяжку и старом свитере производила сокрушительное впечатление своей роскошной фигурой, а сейчас, в ее «костюме» — это был чистый адреналин и сердечный спазм. Я смотрел, как она снова пересекает комнату, грациозно покачивая бедрами, высокая грудь трепещет под блузкой.

Она дважды проделала это, а потом я не выдержал:

— Блэкки, я должен тебе что-то сказать.

Она повернулась спиной к стене, улыбаясь.

— Ничего не надо говорить, дурачок.

И она пошла прямо на меня.