— Ну, видишь, — улыбнулся Гнедой и положил «Вальтер» обратно в карман халата. — Сразу просветлели мозги, ты сразу понял, кем ты таким на этой грешной земле имеешь удовольствие быть. А теперь докладывай обстоятельно, как ты дошел до жизни такой…

— Я же уже все рассказал, — пролепетал Живоглот.

— Ты рассказал суть дела, а теперь доложи, как в твою башку пришло в голову послать на такое важное дело этого придурка Большого. Да после того, как он хотел устроить фейерверк в не столь уж диком подмосковном лесу. Ты что, полагаешь, что в нашем деле нужны только пудовые бицепсы, да татуированные клешни? Кто он вообще такой, этот Большой, на какой помойке ты его откопал?

— Я же говорил, он бывший спортсмен, борец-тяжеловес, имеет три ходки…

— И не имеет мозгов, — добавил Гнедой и пригубил виски с содовой. — Неужели он думал, что возьмет на понт бывшего офицера, служившего в Афгане? Приперся к нему в офис, стал грозить волыной, — покачал головой он. — И тут же получил по тыкве, тут же! — опять повысил голос Гнедой. — Я тебе популярно объяснил, дружище Живоглот, что ко мне обратились мои тюменские братки, к которым в свою очередь обратились обманутые кем-то честные предприниматели. — Он подмигнул собеседнику, мгновенно развеселившись и сразу же снова помрачнев. — Обратились за тем, чтобы я помог получить с коммерческого директора фирмы «Гермес» Алексея Кондратьева его долг с процентами за моральный и материальный ущерб. — А я сдуру поручил это дело тебе, надеясь на твой богатый опыт и смекалку. Должен же ты что-то серьезное делать, бригадир, а? Но ты счел западло серьезно продумать план, счел западло самому как следует заняться Кондратьевым. Нет, ты послал на это ответственное дело быка, качка с куриными мозгами. И каков результат? Их там просто побили, как щенков и выгнали вон. Но это ещё не все. Некий Фролов из Фонда афганцев-инвалидов обратился к Черному, да, да, ты не ослышался, именно к Черному, к нашему обожаемому Грише Красильникову, с которым он, оказывается имел какие-то дела, чтобы он переговорил со мной. И Черный со мной переговорил. Вот полтора часа назад он со мной переговорил. И по-дружески попросил меня оставить этого Кондратьева и его гребаный «Гермес» в покое. Ну, могу я отказать Черному или нет, как ты полагаешь, Живоглот?

Оторопевший Живоглот только пожал мощными плечами. Ему прекрасно было известно имя вора в законе Черного, который славился неукоснительным соблюдением воровских законов и пользовался большим авторитетом.

— Итак, молчишь? А теперь скажи, могу я отказать обратившимся ко мне за помощью тюменским браткам, которые в свое время сделали мне столько добра? Могу я отказать, например, Ферзю, с которым у них налажены деловые контакты?

И снова Живоглот прикусил язык. Ему доводилось один раз видеть на первый взгляд мягкого и обходительного Андрея Валентиновича Мехоношина по кличке Ферзь, богатого бизнесмена близкого к правительственным кругам. И тем не менее, одно это имя вызывало панический ужас. О жестокости этого человека ходили легенды.

— Опять же не могу. Ты меня поставил между двух огней, подлюка, — прошипел Гнедой. — Конечно, ни ты, ни я не знали, что может быть хоть какая-то связь между Черным и этим Кондратьевым. Оказалось, младший брат Черного служил в Афгане с этим Фроловым. Но вообще вся эта лажа на твоей совести… К нему надо было подступить аккуратно, звоночки, явиться домой, где он один, или с любимой семьей…

— У него нет семьи, — перебил пахана Живоглот. — У него жена и сын погибли при взрыве в Душанбе. Сам снимает хату и ничего не боится. Мы хотели взять его тепленького. Он же сам косяка запорол, только что ему звонил Добродеев из Тюмени, ты же сам говорил. Я и думал, он в нокауте, и пока не оклемается, выложит все, что потребуют. А Большой напугать может, проверено…

— Значит, его не смог, — вздохнул Гнедой. — И на старуху бывает проруха, — добавил он. — Факт то, что личность твоего Большого уж больно примечательна. А где Большой, там, значит, ты. А где ты, там, значит, и я… Так-то вот, дружище, головой надо думать.

Раздался телефонный звонок. Гнедой поднял трубку.

— Григорий Григорьевич, я вас горячо приветствую, — надел на лицо приветливую улыбку Гнедой и сделал глоток виски. — Да какие проблемы? Неужели вы полагаете, что я вам откажу? Обижаете, обижаете… Все будет в порядке, я же сказал. Я уже дал своим сигнал. Никто из моих Кондратьева не тронет. А уж как он будет выпутываться из своей собственной преступной ошибки, нас это не касается. Косяка он запорол большого, ох, большого, людей обул, сам того, понятно, не желая. Но кому от этого легче? — вздохнул он. — Кто людям-то их кровные вернет, Григорий Григорьевич? Если он лох, кому от этого легче? Кто мог эту подставу сделать, спрашиваете? Да понятия не имею… Если узнаю, сообщу, вы же меня знаете… Ладно, заезжайте на огонек, всегда рад вас видеть…

Не успел он положить трубку, как приветливая улыбка мигом слетела с его лица.

— Вот что, Живоглот, — заявил он. — Большого надо срочно убрать. Понял?! — закричал он, вскакивая с места. — Я с Черным дел иметь не желаю! Неплохо бы и Комара, но… повременим, больно уж он человечек незаменимый в некоторых вопросах… Нет, — ещё раз подтвердил он свое решение, немного подумав. — Только Большого!

Его речь была прервана новым телефонным звонком.

— Алло, Андрей Валентинович, добрый вечер, — снова надел приветливую улыбку Гнедой. — Да что вы, что вы, чтобы я отказался помочь нашим тюменским браткам? За кого вы меня принимаете? Они сделали для нашего общего дела столько добра, и чтобы я? Только вот что, Андрей Валентинович, — слегка нахмурился Гнедой. — Тут надо немножко обождать, дело не такое простое. Скрывать от вас не стану, вмешался Черный… Да, да, он имеет там какие-то общие дела с Фондом афганцев-инвалидов, а, знаете, его брат служил в Афгане. Дайте срок, Андрей Валентинович, дайте срок, я сделаю все в лучшем виде… Сами напортачили, сами и выкрутимся. Вы не беспокойтесь, ещё не хватало, чтобы вы из-за такой мелочи беспокоились… Сам все сделаю, но дайте срок. Я беру это дело под свою личную ответственность. Все. До свидания, Андрей Валентинович. — Он положил трубку и угрюмо уставился на Живоглота.