- Вот тебе, Дима, и собеседница - Алевтина Федоровна, - сказал Гервасий Васильевич. - Можешь за ней пока поухаживать.

"Алевтина Федоровна, - подумал Волков. - Алевтина Федоровна... Милка тоже Федоровна. Людмила Федоровна. Людмила Федоровна Болдырева. Людмила Федоровна Волкова. Как же, держи карман шире!.."

- Алевтина Федоровна, вы не возражаете? - спросил Гервасий Васильевич.

Старшая сестра смущенно засмеялась:

- Пусть ухаживают...

Она сняла одну руку с головы Волкова, взяла большой марлевый тампон и мягко вытерла его вспотевшее от напряжения лицо.

- Нина Ивановна, - сказал Гервасий Васильевич. - Поднимите левую руку Дмитрия Сергеевича... Так. Йод. Спирт. Хорошо. Мы, Дима, вот как сделаем: ты пока не ухаживай за Алевтиной Федоровной, ладно? А пусть лучше Алевтина Федоровна ухаживает за тобой... Но уж поправишься - изволь быть кавалером! И здесь тоже, Сафар Алиевич. Все, все смазывайте! До подмышечной впадины... Вот так. Прекрасно... Выше, Нина Ивановна. Ты, Дима, чего больше всего боишься?

Волков проглотил слюну и глухо ответил:

- Не проснуться после наркоза...

- Вот и хорошо! - обрадовался Гервасий Васильевич. - Вот мы и не будем тебя усыплять...

Волков криво улыбнулся и спросил:

- Так и будете без наркоза резать?

- Э, нет, Димочка... Без наркоза только в переулках режут. Мы тебе сделаем местное обезболивание. Так называемую местную анестезию...

Ах как это было больно, больно, больно!..

Ах эта сволочь - местная анестезия!!! С ней только поначалу хорошо, а потом она никакая не анестезия!.. Будто ее и вовсе не было...

Волков не крикнул ни разу, не застонал. Только воздух втягивал сквозь стиснутые зубы и выдыхал с хрипом. Да еще упирался затылком в ладони старшей сестры, и какая-то мутная сила отрывала его спину от жесткого матрасика, выгибала дугой и снова распластывала на операционном столе...

И не слышал ничего, кроме шепота старшей сестры: "Потерпи, потерпи, миленький".

Пот разъедал глаза, затекал в рот, тело стало скользким, влажным, словно в парилке - на самой верхотуре...

"Потерпи, потерпи, миленький..."

Только однажды, перед самым концом, не сдержался Волков.

На мгновение его тряхнула такая оглушительная боль, что ему показалось, будто он расплавился и огненной жидкостью расплескался на кафельном полу операционной.

- А-а-аххх! - захлебнулся Волков.

И тут же, у лица своего, увидел очки Гервасия Васильевича.

- Больно?

Волков судорожно, коротко вздохнул несколько раз, помолчал немного, собрал все оставшиеся силы и ответил:

- О... Очень...

- Больше так не будет, - где-то сказал Гервасий Васильевич.

"Потерпи, потерпи, родненький..."

И Волков терпел и мечтал только об одном: хоть бы на мгновение потерять сознание.

Но сознание не покидало его, и теперь он лежал и ждал, когда его будут зашивать. Он знал, что все операции заканчиваются тем, что рану зашивают, и ждал этого как конца всех мучений.

А его все не зашивали и не зашивали...

Спустя какое-то время Волков стал различать стоявших вокруг людей, и неясные глухие звуки начали превращаться в голос Гервасия Васильевича, который говорил:

- Ну вот и прекрасно. Вот как хорошо... Вот и все... Поглубже, поглубже турундочку... Отлично. Еще одну... И еще. Вот и чудесно... И пульс у тебя прекрасный... Ах ты, Дима, Дима, Дима! Ну полежи, отдохни. Все, все... Перевязывайте, Сафар Алиевич. Легкую, рыхлую повязку. И отток будет лучше...

Гервасий Васильевич медленно стянул с лица маску, и она повисла у него на шее, все еще сохраняя форму его подбородка.

Волков лежал обессиленный и опустошенный, но какая-то неясная тревога мелкой дрожью билась в его сердце и не давала покоя. Он не понимал, чем вызвана эта тревога. Ему казалось, что он о чем-то забыл и, если не вспомнит сейчас же, произойдет ужасное, непоправимое...

- Ну вот, - сказал Гервасий Васильевич. - Поедем-ка мы, брат Дима, с тобой в палату. Хватит с нас операционной...

И тогда Волков вспомнил и закричал срывающимся голосом:

- Забыли!.. Забыли... Зашить забыли!

Все остановились, словно с размаху наткнулись на невидимую стену.

- Зашить... Зашить забыли... - хриплым шепотом повторил Волков.

Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому лицу и сказал:

- Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату...

Перевязки, перевязки... Каждый день перевязки. Каждый день большой шприц внутривенно, маленькие - внутримышечно. Почти совсем температура упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как не бывало... И спать теперь Волков научился без всяких помогающих лекарств.

Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а не в палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То виноград принесет и просит его съесть обязательно... Дескать, глюкоза или там Кенжетай обидится, а на Востоке стариков обижать не принято. То книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в палате часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к Волкову на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий предметик и сказал:

- Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький...

Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла, осторожно приподнялся на правом локте и, оберегая левую руку, впервые за месяц сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку, стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул себе на плечи. И устал чрезвычайно...

Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.

Волков отдышался и рукой на нее замахал:

- Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.

- Как же... Будешь!.. - недоверчиво протянула нянечка и с интересом поглядела на Волкова.

- Пожалуйста. - Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле, сделал несколько шагов к двери.

Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:

- А Гервасий Васильевич чего скажет?

Не отвечая, Волков вышел в коридор.