— Рано сворачиваешь паруса, Сашок, — попыталась ободрить его Галка. — Мы еще с тобой за гоночным призом пойдем.

— Кончилась моя гонка…

— Пять штыковых, — тихо сказал Галке сопровождавший Сашку чернявый матрос с забинтованной головой. — Думали, не довезем.

— На возьми, Микола, — Сашка протянул чернявому измятую, выгоревшую на солнце бескозырку. — Ты ее вместо мичманки надень. Этих ленточек фрицы как смерти боятся… Хлопцы… — Болбату трудно было говорить: — Нельзя тех гадов в город пускать… Это наш, матросский, город, и мы в ответе за него…

Сашка умолк. Потом посмотрел на Галку и слабо усмехнулся.

— Вот что, певица… — Он не окончил: темная густая кровь хлынула у него изо рта.

Потом два пожилых санитара привычно взяли на руки Сашкино тело и унесли.

В каком-то полузабытьи Галка вышла из «приемника». В вестибюле, где находилось эвакуационное отделение госпиталя, кто-то из раненых вполголоса пел на мотив старой матросской песни:

Я встретил его близ одесской земли,

Когда в бой пошла наша рота.

Он шел с автоматом в руках впереди,

Моряк Черноморского флота…

— Вы не хотите эвакуироваться с госпиталем и просите откомандировать вас в морскую пехоту?

— Да. Я подала рапорт.

Галка с недоумением смотрит на пожилого человека в штатском. Ей кажется, что она где-то уже видела эти прищуренные глаза.

— Давно в комсомоле?

— С тридцать восьмого.

— За что имели выговор?

Галка вспыхнула.

— Выговор с меня снят.

— Знаю. Но все-таки, за что вы его получили?

— Это было еще в десятом классе. Меня оскорбил соученик. Я его ударила.

— Чем вас обидел товарищ?

— Он не был моим товарищем. — Галка хмурит брови. «Что ему надо? — сердито думает она. — Как на допросе». Но вслух отвечает: — Он назвал моего дедушку белогвардейцем.

— Может, он имел в виду, что ваш дед был офицером царской службы?

— Мой дед был офицером русского флота! В белой армии он никогда не служил.

— Знаю. — Собеседник почему-то улыбается.

— А если знаете, зачем спрашиваете?! — злится Галка.

— Ого! Крутой характер. Дедовский. А вот лицом больше на отца похожа.

Человек в штатском, встает из-за стола и вразвалку шагает по комнате. По этой походке старого моряка Галка узнает его: Зарудный — секретарь городского комитета партии.

— Простите, Иван Матвеевич. — Девушка краснеет.

— Хорошо, что узнала. А то я уже думал — ты и меня, как того в десятом классе…

— Комиссар госпиталя приказал мне явиться сюда, а к кому — не сказал, — смутившись, бормочет Галка.

— Ну добро! — Он подходит к ней и почти силой усаживает в кресло. — Садись, садись. Разговор будет серьезный.

Он говорит ей «ты», и это льстит Галке.

— Я еще прадеда твоего — контр-адмирала Ортынского помню. Дедушку Семена Петровича отлично знал. С отцом твоим не раз встречался. Правильные люди были. Настоящие русские моряки! Да и ты, говорят, чести Ортынских не роняешь.

Зарудный останавливается перед Галкой.

— Так вот, Галина Алексеевна…

Спустя три часа девушка уже шагала по малознакомой Дмитриевской улице. В широком пальто, в туфлях на низком каблуке.

Вошла в подъезд трехэтажного дома. Кажется, здесь. Поднялась по лестнице и постучала в массивную дверь. За дверью шаги. Щелкает замок.

— Прошу! — миловидная женщина средних лет жестом приглашает ее в комнаты.

Хорошо обставленная большая квартира, навощенные иолы, огромный текинский ковер над диваном.

— Если не ошибаюсь, — Галина Ортынская?

— А вы — Зинаида Григорьевна Адамова?

— К вашим услугам. Прошу садиться.

Пока Галка брезгливо разглядывает висящую на стене картину фривольного содержания, Зинаида Григорьевна извлекает из вместительного шкафа какие-то коробки, пакеты в целлофане, дамские сумочки всевозможных фасонов, на спинках стульев развешивает платья.

— Примерьте этот костюм. По-моему, он будет вам впору. — говорит она Галке. — Обратите внимание — строгий английский покрой. Сейчас это модно на Западе.

Галка послушно надевает костюм.

— Неплохо. Здесь придется немного убрать. — В руках Зинаиды Григорьевны появляется портновский мелок. — Юбку надо укоротить. Прекрасно. Теперь оденьте это платье… Вас смущает декольте? Но это — вечерний туалет!.. Хорошо, я немного подниму вырез.

— А совсем закрыть его нельзя?

— Нельзя! — сердится Зинаида Григорьевна. Она говорит безапелляционным тоном избалованной заказчицами портнихи. — Файдешиновое не мерьте. Я уже знаю, как вам его исправить. Набросьте панбархатное. И снимите же, наконец, ваши допотопные туфли! Возьмите те, лаковые.

— Настоящие ходули! — ужасается Галка.

— Обыкновенный французский каблук, — пожимает плечами Зинаида Григорьевна.

За платьями и туфлями следуют шляпы, белье, халаты, плащи. Галка еще никогда не видела столько дорогих и красивых вещей. Клейма иностранных фирм мелькают перед глазами. Но когда Зинаида Григорьевна извлекает из резной шкатулки золотой браслет старинной работы, кулоны, серьги, кольца с драгоценными камнями, — у Галки невольно срывается с языка:

— Но послушайте, откуда это все у меня?

— В дворянских семьях драгоценности переходили из поколения в поколение, — невозмутимо отвечает хозяйка. — Нет ничего удивительного в том, что, скажем, этот браслет когда-то носила ваша прабабушка-адмиральша. А туалеты привозил вам отец из-за границы. Ведь он бывал во многих иностранных портах.

Галка краснеет — поделом ей, чтобы не задавала впредь глупых вопросов!

— Но это еще не все, — продолжает Зинаида Григорьевна, кладя на стол пачки кредиток. — Вот итальянские лиры, это — рейхсмарки, а это — румынские леи. Да, да! Ваш отец был дальновидный человек. Он предвидел события.

Тоскливая боль сжимает Галкино сердце. Отец! Он шел по жизни, высоко держа голову. Многие считали его гордецом, и фатом. Но он никогда не был фатом. А гордость… Он любил свой корабль, свое море, свой народ, любил жизнь. И гордость его была от этой любви. Он не склонит головы даже под прицелом торпедных аппаратов… А сейчас где-то среди полусгоревших портовых документов лежит «радиограмма» с теплохода «Казахстан»: «Команда отказалась выполнить малодушный приказ капитана Ортынского и открыла кингстоны, предпочитая гибель позорному плену. Старпом Шахов».