– Конечно, конечно. – Барьязида явно потрясло милосердие Деккерета.

– Хотя, смотри, ты заслуживаешь… – пробормотал Деккерет.

– Но послушайте… – начал Барьязид. – Я вмешивался в ваши сны…

– Ну?

– Потому, что я хотел понять вас.

– Хм…

– Я… Вы не хотите отомстить?

Деккерет покачал головой.

– Ты позволил себе слишком вольно обойтись со мной и рассердил меня, но теперь гнев прошел, и я не хочу тебя наказывать. – Он наклонился поближе к коротышке и сказал низким угрожающим тоном: – Я пришел на Сувраель полный чувства вины, в поисках очищающих физических страданий. Глупости!

Физические страдания лишь укрепляют тело и силу и совсем немного значат для душевных ран. Ты же дал мне кое-что другое. Ты и твоя игрушка. Хоть ты и мучил меня в снах, но ты держал зеркало моей души, и я видел себя и свою сущность. Ты хорошо запомнил мой последний сон, Барьязид?

– Вы были в лесу… на севере…

– Да.

– Вы охотились. Одного из ваших загонщиков ранил зверь, верно?

– Продолжай.

– И вы оставили ее, продолжив погоню за добычей, а когда вернулись, было уже поздно, и вы обвинили себя в ее гибели. Я ощущал в вас чувство огромной вины и чувствовал исходящую от вас силу.

– Да, – кивнул Деккерет. – Это вина, которую мне предстоит нести всю жизнь. И с этим ничего нельзя сделать. – Поразительное спокойствие вдруг охватило его. Он ни в чем не был уверен, хотя во сне, наконец, встал лицом к лицу с событиями в Кинторском лесу и взглянул на то, что там сотворил и чего не сделал. Но понимая это, он не мог выразить словами, что глупо мучить себя всю жизнь за один беспечный поступок, и что пришло время отбросить самобичевание и заняться делом. Теперь он простил себя. Он приехал на Сувраель ради искупления, и каким-то образом получил его, за что следовало благодарить Барьязида.

– Возможно, я мог бы спасти ее, – продолжал он, – а возможно, и нет.

Смерть есть смерть, да, Барьязид? И я должен служить не мертвым – живым.

Едем. Разворачивай флотер, мы возвращаемся в Толигай.

– Но… как же с вашим визитом на пастбища!

– Идиотское поручение. Недопоставки мяса? Вопрос уже решен, и мы едем в Толигай.

– А там?

– Ты отправишься на Замковую Гору со мной, покажешь свою игрушку Короналу.

– Нет! – в ужасе выкрикнул Барьязид. Впервые с тех пор, как они познакомились, он по-настоящему перепугался. – Прошу вас…

– Отеку, – окликнул его Динитак.

Под палящими лунами солнца парень здорово загорел, лицо его казалось совсем черным. И надменным.

– Отец, поезжай в Замок, пусть все увидят, что ты сделал.

Барьязид облизнул пересохшие губы.

– Я боюсь…

– Нечего бояться, наступает наше время.

Деккерет переводил взгляд с одного Барьязида на другого.

Старик внезапно оробел и как-то съежился, зато парень совершенно преобразился. Он чувствовал, что происходит историческое событие, перестановка могущественных сил, которые он едва понимал.

Барьязид хрипло сказал:

– А что будет со мной в Замке!

– Не знаю, – ответил Деккерет. – Возможно, твою голову выставят на всеобщее обозрение на шпиле башни Лорда Симинэйва, а может быть, ты займешь место среди Великих Сил Маджипура. Случиться может все, что угодно, откуда мне знать? – Он понимал, что ведет себя неосмотрительно, потому что ему была безразлична судьба Барьязида и он не испытывал ненависти к коротышке, а только какую-то порочную благодарность за то, что тот помог ему справиться с собой. – Все зависит от Коронала. Но одно я знаю точно – ты едешь со мной на своей машине. Все, разворачивай флотер!

– Но день еще не кончился, – сказал Барьязид, – еще слишком жарко.

– Ничего, выдержим. Едем, и побыстрее! Нужно успеть захватить в Толигае корабль. К тому же в городе есть женщина, с которой я хочу увидеться до отплытия.

Это произошло в юности того, кто стал впоследствии Лордом Деккеретом при Понтифексе Престимионе. А юный Динитак Барьязид стал первым повелителем Сувраеля и владыкой душ всех спящих Маджипура, именуемый отныне Королем Снов.

Это уже становилось привычкой. Душа Хиссуне была открыта для всего, а Считчик Душ являлся ключом к безграничному миру нового восприятия. Один из жителей Лабиринта, он получил особое ощущение мира, пусть слегка неясное и нереальное, как названия на картах. Только мрак и закрытость Лабиринта имели сущность, все прочее было туманом. И вместе с тем Хиссуне побывал уже на всех континентах, пробовал необычную пищу, видел пейзажи, испытал холод и жару, придя к более всестороннему пониманию сложного окружающего мира, что, как он подозревал, было доступно лишь немногим. Он вновь и вновь возвращался к Считчику Душ, но больше не подделывал пропуск: юноша так часто бывал в архивах, что его приветствовали кивками и без слов пропускали внутрь, где в его распоряжении были миллионы «вчера» Маджипура.

Часто он задерживался здесь всего на несколько минут, пока определял, что не найдет сегодня ничего нового, чтобы двигаться дальше по дороге знаний.

Иногда с утра он быстро вызывал и обрывал по восемь, десять, пятнадцать записей. Разумеется, он знал, что каждая душа таит в себе целый мир, но не каждый такой мир одинаково интересен. Он искал способ открыть что-то новое, и иной раз делал неожиданные находки, например, человека, полюбившего Изменяющего Форму.

Излишество изгнало художника Териона Нисмайла из хрустальных городов замковой Горы в мрачные леса западного континента. Всю жизнь он прожил среди чудес Горы, путешествуя, согласно требованиям своей профессии, по пятидесяти городам, и каждые несколько лет менял роскошь одного города на чудеса другого. Он родился в Дундилмире, и на первых его полотнах запечатлелись сцены Сверкающей Долины, буйные и страстные от вложенного в них пыла юности. Затем он прожил несколько лет в поразительном Канзилайне, городе говорящих статуй, потом во внушающем благоговение Сти, от одного предместья которого до противоположного было не меньше трех дней пути, побывал в Галанксе, расположившемся почти у окраины Замка, и пять лет провел в самом Замке, где создавал картины придворной жизни Коронала Трэйма. Его полотна высоко ценились за холодную сдержанность, изящество и совершенство форм, отражающие высшую степень совершенства пятидесяти городов. Но, тем не менее, красота этих мест со временем перестала трогать душу и чувства художника, и когда Нисмайлу стукнуло сорок лет, он начал сравнивать совершенство с застоем, и не мог смотреть на свои самые знаменитые работы. Душа требовала непредсказуемости, преобразования.

Высшей критической точки, наибольшей глубины кризиса он достиг в садах Толингарского Барьера, удивительном парке, раскинувшемся между Дундилмиром и Стипулом. Коронал заказал ему набор картин о садах, чтобы украсить беседку из ползучих растений, выстроенную у края Замка, и Нисмайл услужливо проделал долгое путешествие вниз по склонам колоссальной Горы, прошел миль сорок по парку, выбирая подходящее место для работы, и установил мольберт на Кавказском Мысу, где сады уходили вдаль гигантскими зелеными симметричными завитками. Он бывал здесь еще мальчишкой. На всем Маджипуре нельзя было найти места более безмятежного и опрятного.

Толингарские сады состояли из растений, роскоши в удивительной чистоте и опрятности, руки садовников никогда не касались их, они сами росли в грациозной симметрии, регулируя промежутки между собой и подавляя всю близлежащую траву. Когда они роняли листья или считали необходимым избавиться от засохшей ветви, внутренние ферменты быстро разлагали сбрасываемый материал, превращая его в полезный компост. Этот сад основал Лорд Хавилбов более ста лет назад. Его преемники Лорды Кенете и Сирран продолжили и расширили программу генетически управляемых преобразований, и в царствие Лорда Трэйма задумка была завершена, и окружающее, казалось, застыло навечно. Это было само совершенство, которое и решил запечатлеть Нисмайл.