Рабочее отупение все больше опутывало мозг клейкой паутиной. Помассировав нижнюю часть затылка, Евгений Захарович попробовал вызвать в воображении бутылку пива, но увиденное отнюдь не взбодрило. Голова стремительно тяжелела — и к вечеру, он знал, навалится боль — огромное змееподобное чудовище, чтобы, разломив череп надвое, шершаво и жадно лизать обнажившийся мозг.

В коридоре кто-то торопливо бубнил:

— … надо, пока не вернулся Лешик. Стул прибить к полу и конфетти в кепку. Где дырокол, Тамара? Кто видел дырокол?

Тяжело затопали ножищи. Дырокол — вещь важная. Почти незаменимая. С помощью дырокола изготовляют конфетти. Уже через полминуты целая группа добровольцев шарила по лаборатории, силясь разыскать дырокол. Евгений Захарович лениво прислушивался. Розыгрыши, что и пять лет назад. А в будущем эстафету подхватит и сам Лешик. Это уж как пить дать. Станет завсегдатаем института, может быть, даже превратится в какого-нибудь кандидата и тоже будет подшучивать. Конфетти в кепку или в зонтик, ленточный трансформатор в портфель — и снова все будут смеяться. А что им еще делать?.. Евгений Захарович зевнул. За какие-то полторы недели, проведенные в кабинете начальника, он успел утерять чувство солидарности с лабораторной братией. О бывших коллегах думалось теперь только как о бывших — с надлежащей отстраненностью, пусть даже и с неким внутренним смущением. К собственному удивлению, он не знал, сожалеет о случившемся или нет. Было, вероятно, все равно. Да и почему он должен принимать это близко к сердцу? В конце концов он не член правления и не депутат. Это те, отдаляясь от народа, должны стыдиться. А он, по счастью, депутатом не был. Очень может быть, он вообще никем не был…

«Господи, сотвори какое-нибудь чудо!» — прошептал Евгений Захарович. — «Перетряхни этот гадюшник, перетряхни всю нашу жизнь. Или хотя бы одну мою. Ведь это не жизнь! Клейстер какой-то, кисель в миске…»

— А может, ему диод в вилку впаять? Включит — и сразу повеселеет.

— Не успеем. Скоро уж вернется…

В каком-то нездоровом порыве Евгений Захарович придвинул к себе проспект. Организм самопроизвольно включился в режим работы. Так, наверное, и происходят самовозгорания…

На первые страницы он накинулся с яростью штурмующего. Черкал и правил, ощущая в себе сладостную злость. Слова и строчки превратились в неприятельский кегельбан. Из пропечатанных шеренг следовало выбить максимальное число букв. Ибо возмущала каждая фраза, а от чужих нелепых афоризмов хотелось смеяться громко, может быть, даже по-мефистофельски, чтобы слышали славные соавторы.

За окном оглушительно зацвиркал, подскакивая мячиком, расфуфыренный воробей. Тепло распаляло его, солнце и облака радовали. Подняв голову, Евгений Захарович буквально прилип к нему взором. Чужая радость работала наподобие мощнейшего магнита.

Так… Он не сразу вернулся глазами к проспекту. Где-то тут должна быть ссылка на литературу… Но, увы, даже в помине нет. Вопрос им жирненький на полях! Аббревиатура не объяснена, а тут и вовсе какой-то ребус… Он перечитал абзац трижды и все равно ничего не понял. Это какой же талантище нужен! Какое умение! Чтобы о простых вещах писать таким слогом!.. Скрипнув зубами, Евгений Захарович покосился на окно. Возле орущего воробья уже сидела некая легковерная пигалица. Должно быть, воробей врал ей что-то про райское гнездышко, про заветное местечко, где валом лежат прокисшие пельмени, обкусанные сдобы и колбасная шелуха. Пигалица слушала, приоткрыв клюв. Сообразив, что глупая воробьиха рано или поздно поверит всей этой чепухе, Евгений Захарович решительно поднялся. Вот у кого настоящая жизнь! Вот кто свободен и счастлив!.. Пальцами он оттянул нос наподобие клюва. Вот я, вот я, превращаюсь в воробья!.. И да здравствует захватывающий дух полет, взгляд с высоты и отсутствие зарплат! Всего-то и завоеваний у разума, что кто-то когда-то изобрел чертов дырокол, да еще пиво. Чешское и жигулевское… А недодушенное искусство — не в счет. Его создают изгои, а изгои, как известно, — класс неимущий, класс вымирающий… Бежать! Со всех ног и со всех рук! По примеру предков! Ведь тоже были счастливее нас. Потому что не знали ни озоновых дыр, ни затхлой воды, ни прогорклого воздуха. Воевали себе и в ус не дули…

Четыре этажа, коридоры по восемьдесят метров, да еще пролеты — всего метров триста, а то и четыреста. Дистанция вполне приличная — почти стадион. Но пробегать ее следует стремительной рысцой, озабоченно морща лоб, не замечая ничего вокруг. И только тогда ни у кого не возникает сомнения, что шаг ваш целенаправлен. Напротив, будет расти и цементироваться миф о вашей удивительной занятости. Ласково и благосклонно будут глядеть вам вслед седовласые начальники, и до ушей ваших донесутся сочувственные вздохи коллег. Весьма желательно носить с собой увесистую папку или тот же разлохмаченный проспект. В дипломате или просто в руках. Немаловажный штрих. Он убеждает — то бишь, делает ложь убедительной. А здороваться надо чуть рассеянно, не сразу узнавая, и никогда не скупиться на виноватые улыбки: мол, рад сердечно и безмерно, но, увы, ни минутки и ни секундочки… И торопиться, торопиться — бежать не оглядываясь, ибо оглядывающийся — подозрителен. Очень неудобно встречаться и здороваться с людьми дважды. Еще хуже — трижды. Покоситься и промолчать — дескать, виделись, браток, — недипломатично, здороваться вторично — глупо, отворачивать голову — и вовсе нехорошо. Поэтому бегущий по институту должен быть вдвойне осторожен. Следует иметь нюх на подобные вещи, и Евгений Захарович такой нюх имел. Двигаясь по коридору, он уверенно набирал скорость, впадая в знакомое «транспортное» состояние, когда не хотелось ни о чем думать, и мысленная апатия согласованно вплеталась в канву дорог.

Впереди замаячила фигура атлета. Человек бежал навстречу, как поезд по рельсам, и Евгений Захарович взял чуть правее. Он давно подозревал в атлете тайного конкурента, приверженца той же «маршрутной гимнастики». Слишком уж часто судьба сталкивала их на лестницах, в коридорах и вестибюле. Впрочем, «конкурент» в самом деле мог оказаться занятым человеком. Как говорится, чудесное упрямо вторгается в наши дни… И почему бы, в конце концов, не поверить в существование этакого талантливого бодрячка, представителя новой формации, гармонично впитавшей в себя как физические, так и умственные достоинства. Тогда объяснима вся эта спешка. Гений не умеет медлить, гений — это волк, настигающий добычу. Лаборатории, кабинеты, умные разговоры, мимоходом идейку — одному, другому, попутно в библиотеку за цитаткой… А ведь как не похож на ученного! Даже на рядового кандидата не похож. Скорее уж кандидат по штанге или воспитанник атлетического клуба, созданного при институте для привлечения молодежи к науке. Вон какой богатырь! Мускулистая грудь, столбоподобные ноги, а руки — это же не руки — шатуны какие-то! Богатырь несся, отмахивая шатунами, нелепо пригибая могучий торс к вскидываемым ногам. Непонятнейшая походка! Это уже на всю жизнь. Разве кто скажет такому, что он вихляет телом, словно клоун? Это надо быть героем или безумцем, что, впрочем, одно и то же.

Евгений Захарович подумал о Толике. Вот с ним он бы, пожалуй, рискнул. Вид у Толика тоже очень даже внушительный. Возможно, атлет даже выслушал бы их до конца. И только потом стал бы в бойцовскую стойку…

«Поезд» промчался мимо, и на Евгения Захаровича пахнуло молодеческим потом, одеколоном «Шипр» и чем-то еще, идейно-здоровым, внушающим боязливое уважение. Взвихрив воздух, атлет добрался до поворота, и через секунду мраморная лестница загудела под его слоновьими стопами.

На втором круге у Евгения Захаровича заныло под левой лопаткой, а «нюх» подсказал, что пора заканчивать. Спустившись на родной этаж, он заглянул в лабораторию. Здесь по-прежнему пили чай, хрустели сушками. Попутно глазели на экран отремонтированного кем-то телевизора. Горделивые мундиры в высоких разукрашенных фуражках, в десантных ботинках и белых перчатках торжественно маршировали по площади. Не то Англия, не то Испания…