- Нет… все так… но ты не должен…

- Чего не должен? - я не понимаю. Снова тебя не понимаю.

- Ты не обязан.

Я пытаюсь вникнуть, почему ты меня останавливаешь. У тебя глаза блестят, как я никогда не видел, и на щеках появился румянец…

- Значит, когда ты меня целуешь, ты это делаешь только потому, что просишь у меня силы? - Ты прикусываешь изнутри губу. А не надо думать, что я не вижу. - Я тебя спрашиваю! Это только необходимость? Как загрузка «боевой системы»?

У меня хриплый и злой голос. Ты принимаешь упрек:

- Нет. Но…

- Но - что? Тебе можно, а мне нельзя? Или тебе не нравится?

- Мне нравится. - У тебя очень горькая улыбка. И взгляд… будто видишь не меня, а кого-то другого. - Но я и так… твой, Рицка.

У меня распахиваются глаза. А потом я обрушиваю тебе на плечи град ударов:

- Ты что, ненормальный?! Неужели ты думаешь, что я… только чтобы?.. Соби, ты знаешь, кто ты после этого? Я… ты…}

}Ты не ловишь мои руки и лишь закрываешь глаза. Я останавливаюсь. Нет!! Я отказываюсь верить. Вы с Сэймэем не могли… не мог он делать это для того, чтобы ты лучше бился! Это же жестоко! Мой брат не мог так поступать!}

}Хмурюсь так, что лоб больно. Перекладываю серьгу из вспотевшей ладони в ту, которая держит пирсер и пуссет - неудобно, но бросать на пол не хочется, - освобождаю правую руку, на всякий случай вытираю о джемпер. Ты открываешь глаза - и я наматываю на кулак прядь твоих волос, тяну, сильно.

- Я не маленький, Соби, - сообщаю мрачно. - Если тебе не нравится, то ладно. А если нравится, то не увиливай! Я тебя поцеловал не чтобы привязать покрепче. Еще раз так подумаешь - я… я есть с тобой за одним столом перестану, понял?

- Да, господин, - откликаешься ты, прищуренными глазами изучая мое лицо.

Нарочно подначиваешь?

- Соби… Значит, зря все это, - я упираюсь ладонями тебе в плечи и пытаюсь оттолкнуть. Ты мягко удерживаешь и не пускаешь. - Дурацкая была идея.

- Вовсе нет, - ты опускаешь голову. - Ты передумал?

Что мне сделать? Побить тебя еще или на словах объяснить, что ты все испортил? Но я не могу опять на тебя накричать. Ты слишком… тихий для этого, слишком грустный. Как будто что-то плохое вспоминаешь. Беру в зубы ненужную пока серьгу, вставляю в пирсер пуссет. Ты следишь за моими действиями - молча, никак не реагируя. Я прощупываю пальцами мочку, находя место чуть выше сросшегося разрыва, подношу пирсер к уху… задерживаю дыхание…

Ты прикрываешь глаза - и я щелкаю им.

Руки тут же начинают трястись, пирсер, как и в первый раз, падает. Выплевываю в ладонь сережку, прижимаюсь к тебе изо всех сил, весь дрожу и не могу перестать.

- Спасибо, - шепчешь ты, - спасибо, Рицка.

Я не отвечаю.

- Я люблю тебя, - добавляешь ты совсем тихо.

Не знаю, было ли тебе больно. По-моему, мне было больнее. Ты выглядишь… умиротворенным. Но это не все. Я набираю в грудь воздуха и говорю, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

- Я хочу, чтобы мы были связаны. Я хочу, чтобы ты меня научил. Слышишь?

Ты долго не отвечаешь.

- Слышишь?

Ты киваешь:

- Да.

- Да - это слышишь или да - это научишь? - Я хочу точности.

- То и другое, - отвечаешь после паузы.

Не могу поверить. Неужели?

- Честно?

- Я никогда тебе не лгу.

Да, только ничего не рассказываешь…

- Больно? - не могу удержаться и не спросить. Ты улыбаешься:

- Нет. Я тебе признателен.

- Не за что, - бормочу я смущенно и кошусь на брошенный учебник. Надо бы и уроками заняться, вообще-то.

- Есть за что, - ты поднимаешь руку, касаешься моего кошачьего уха.

- Так объясни! - требую я, как бы не замечая твоих манипуляций.

- Я не смогу, - ты пытаешься сложить ухо конвертиком, и я возмущенно трясу головой. Ты смеешься. - Но это в самом деле очень важно для меня, Рицка.

- Ты меня научишь, - настойчиво говорю я, возвращаясь к вытянутому обещанию.

- Хорошо. Только не проси… чтобы я рассказывал, как учили меня. Я постараюсь объяснить то, что может пригодиться в настоящем.

- Договорились.

Это я могу понять. Только бы ты не забыл, что обещал.

Ты касаешься проколотого уха, и я протягиваю тебе серьгу. Ты берешь ее сложенными щепотью пальцами, разглядываешь со всех сторон.

- Такая же? Я не думал, что ты замечаешь, Рицка.

- Размечтался, - фыркаю я. - Я все замечаю. Так и знай!

- Учту на будущее, - ты встаешь с пола. Фильм, кажется, уже закончился. А мои домашние задания - еще нет.}

}*

Похоже, для тебя и впрямь оказалось важно, что я вернул в твое ухо сережку. Когда наутро в среду я проснулся, ты уже вставил ее. Я спросил, неужели нельзя было хоть неделю подождать - ведь больно! - но ты лишь улыбнулся и покачал головой:

- Я не хотел ждать, Рицка.

Брр. Вставлять железный штырек в свежий прокол… Я бы не стал. Но ты был очень доволен, и я только головой покрутил, намекая, что ты ненормальный. Ты и не спорил. Последние два дня я поглядываю на твою мочку, когда ты не видишь. Если воспалится, сам будешь виноват. Но, кажется, все в порядке. И то, что теперь у тебя в обоих ушах бабочки, мне почему-то тоже приятно. Как будто завершенность появилась.}

}Вчера я после уроков ходил домой. Позвонил тебе, сказал, чтобы ты не встречал меня у школы, и пошел. Мама встретила меня так ласково, что мне опять захотелось расплакаться. Она поставила на стол все то, что я и правда люблю, долго расспрашивала, как я ем, сплю, как мне живется на новом месте. Потом спросила, не мерзну ли. Я отвечал, обнимал ее, и мне было так плохо, Соби, не пересказать. Все время ощущал себя предателем. Но в конце, когда мы разговаривали о школе, я упомянул о предстоящих экзаменах. Мама спросила, готовлюсь ли я, и я ответил, что да, уже просматриваю учебники. Зачем я это сказал… Я же знаю, что прежний Рицка вообще не переживал за свои отметки в школе. Троек было в два раза больше, чем пятерок. Мама посмотрела на меня чужими глазами и сказала, что я не Рицка. Что она хочет своего Рицку, а я не он. Мне пришлось накрыть руками затылок и сжаться на стуле, потому что я знаю: убегать от мамы можно, только когда она отворачивается. А если она близко, это может совсем плохо кончиться. Она пыталась оторвать мои руки от головы и ударить меня лицом об стол, а я старался не дать ей это сделать. У меня только-только начали сходить последние царапины. У мамы в руках осталась прядь волос, она очень больно дергала меня за кошачьи уши, но я так и не поднял голову. А потом, когда мама выдохлась, спрятала лицо в ладони и заплакала, я открыл глаза. Подошел, поцеловал ее - когда она думает, что я ее Рицка, ей это нравится, - тихонько оделся и ушел. По дороге мне пришлось остановиться и несколько минут подождать, пока перестанут наворачиваться слезы. Я люблю маму. Больше всего больно не тогда, когда она обижает меня, а когда не узнает. Синяки и ссадины проходят, а ее приступы нет. Неужели она никогда меня не признает? И я чувствовал себя таким подлым, что ушел. Потому что радовался - вот сейчас вернусь, и ты меня встретишь, и не надо будет забиваться в самый дальний угол в своей комнате, потому что не успел закрыть дверь на шпингалет… Мне было стыдно, что я испытывал облегчение.