Путята, когда хотел, на ощупь был материальным. Но главное, что он был очень силен, как и Моркл, и когда нужно они могли защитить мой лес и его обитателей от нападений. В этот раз на них легла большая нагрузка.
Слишком большая, даже для моих древних духов. Поэтому сразу же, как пообедаю, нужно заняться созданием защитного купола.
— Кто там лежит? — он продолжал сердиться.
— Посмотри.
— Кто он тебе?
— Никто. Он умирал — я его вылечила.
В звуках, срывавшихся с губ Путяты, слышался холодящий душу присвист.
— Неважно он выглядит.
Я старалась смотреть на лесовика как обычно, но на душе кошки скребли. Он прав. Выглядит мужчина неважно.
— Будь осторожней, деточка. Придушит, пока спать будешь.
— Я сама разберусь.
Лесовик с упреком посмотрел на меня. Черты его лица немного размазались по краям. Рубашка засветилась неживым таинственным светом.
— Не волнуйся. Все будет хорошо, — сказала я.
Я вышла на крыльцо, неся в одной руке тарелку, доверху наполненную горячей картошкой и мясом, а в другой — три крупных огурца. Двери пришлось открывать и закрывать ногой. Лесовик, не мудрствуя лукаво, прошел сквозь двери. Со стороны зрелище было то еще. Не зря же впечатлительные сельские жители обходят Чарующий лес стороной.
— Ты в который раз спас наш лес, Путята, — обратилась я к духу.
— Я старался. Почуял их еще у Крутейки, — он покряхтел и сел рядом.
— Что хочешь за помощь?
Путята вдруг напустил на себя важность: подбоченился и выгнул грудь колесом. Представление для одного зрителя.
Я засмеялась.
— Это мой дом, — ответил, наконец, Путята. И преисполнился еще большей важности.
— Но хорошо бы дополнительную защиту намагичить, — добавил Путята и покосился на меня с хитрецой. Он итак знал, что лес без защиты я не оставила бы.
— Тогда собери травы для настоя. В полночь я займусь куполом, — сказала я с улыбкой. — И привяжи Моркла за прудом, во избежание. Сам понимаешь, — я кивнула на избу, в которой спал солдат.
Мужчина очнулся, когда сумерки окутали лес, а на смену соловьям пришли звонкие сверчки и орава голодных комаров.
Стоя у печки, я помешивала отвар. От специфических испарений слезы катились в два ручья. Мне было не до нежных забот о здоровье чужого мне человека.
— Где я? — голос его был хрипл.
— В моем доме.
Он обсмотрел убранство моей избы с некоторой долей обреченности.
Красного угла в избе у меня не было. Его заменяли полки с книгами и приколотые к бревнам обрывки пергамента с рецептами мазей, бальзамов и настоек. Единственная стена с окном была увешана пучками сушеных трав — их малой частью. На столе и вовсе не разберешь что где.
Я подошла к кровати и, вытерев влажную руку о фартук, хотела потрогать лоб. Он отшатнулся, поморщившись от резкой боли в переломанных костях.
— Как чувствуешь себя?
— Сносно. А ты кто?
И что можно умного ответить на этот вопрос? Ничего. Потому что вопрос глупый. Я вернулась к печи и принесла в кружке отвар.
— Вот, выпей.
Его губы пересохли от обезвоживания. Жидкость была ему необходима.
— Что это за гадость плавает?
— Пей, это клюквенный морс.
Он отказался. Я пожала плечами. От лиц малознакомых или просто подозрительной наружности хлеб и воду не принимаем?
— Как я здесь оказался?
Он попытался встать, перенеся свой вес на здоровую руку, но с глухим стоном повалился на подушку.
— Я притащила.
— Ты? Такая маленькая? — его возглас сорвался на сип.
Я встала с кровати и пошла к печке.
— Я не хотел тебя обидеть.
Он закрыл глаза.
Я продолжила помешивать поварешкой жутко зловонный отвар. Слезы вновь потекли из глаз, и без того раскрасневшихся и опухших. От топившейся печки в избе стояла температура, почти как в бане. Открытая настежь дверь не спасала положения. По спине ручьями тек пот, щекоча кожу. Легкая льняная одежда насквозь промокла, прилипая к телу. Плотный шерстяной платок, туго повязанный вокруг поясницы, помогал снять острую боль, но не разогнуть спину. Из-за жары постоянно хотелось пить. К вечеру от колодезной воды, мой голос охрип и погрубел.
— Есть еще выжившие?
Я вздрогнула. Думала, что заснул.
Отстранившись от печи, я вытерла рукой слезы. Вспоминать вид разорванных тел не хотелось.
— Нет, — просипела я, — если только они ушли раньше, что маловероятно.
Воин побледнел. Мысль о дезертирстве не понравилась ему.
— Ушли раньше? — его голос обрел силу, — это чушь собачья! Среди моих ребят трусов нет, — помолчав, он поправился, — …не было.
Откинувшись на подушки, он закрыл глаза:
— Мы ждали приказа. Нас должны были перебросить ближе к границе. Шел третий день нашей стоянки, ребята расслабились. Никто из нас не понял что случилось. Даже когда я видел эти огромные туши в небе, я не мог поверить своим глазам. Похватав оружие, мы заняли оборонительную позицию, только какая может быть оборона, когда многие были в одних шароварах и рубахах? Было бы нас человек пятьдесят, мы б еще продержались. Но тридцать бойцов, из которых половина новобранцев…, - он ненадолго замолчал, видимо, вспоминая случившееся. — Одну я убил, подскочила другая, и еще одна с жуткими когтями кинулась на Тихона. Он стоял спиной, я не мог позволить этой гадине располосовать его. Не знаю, откуда меня достали… пока я рубил одну, другая свалилась сверху и распорола меня пополам. Я думал, всё — конец.
Жизнь его стоила того, чтобы ёе спасти. Когда человек, или существо готов отдать жизнь за другого — это по-настоящему ценно.
— Тебе повезло.
Птеродактиль вытаскивает кишечник из трупа; белые черви вместо внутренних органов — воспоминания промелькнули, как в калейдоскопе, быстро и ярко. В душном стоячем воздухе как будто появился запах разложения. Я вышла на улицу и опрокинула на себя кувшин родниковой воды. Вода успела нагреться, но все же стало легче. Я протерла затылок, виски — тошнота отступила. Я некоторое время постояла в сенях и добровольно зашла в натопленную до банного кумара комнату.
Спасенный по-прежнему лежал на моей кровати, но теперь во взгляде читался интерес. А может, мне только показалось.
— Странная у тебя изба какая-то. Я бы сказал, напоминает пристанище знахарки.
Думаю, не стоит сразу в лоб.
— Травами можно вылечить очень многие болезни.
— Травами? Ты лекарь?
"Лекарь. Но без диплома"
— В некотором роде — да.
Он хотел что-то спросить, но не мог решиться.
— А где я конкретно нахожусь?
Это было не совсем то, что он хотел спросить, но очень близко к сути, я думаю. Голова у него не настолько пострадала, чтобы он не смог сложить два плюс два. Я сказала правду.
— Чарующий лес. Его еще называют Ведьминым.
Он помрачнел.
— Ты что та самая вед… то есть, люди говорили, мол, в здешнем лесу живет ведьма и…
— Я поняла. Да, это про меня.
Он нахмурился. Его самые страшные подозрения подтвердились. И я не собираюсь подслащивать пилюлю.
— Ты можешь уйти в любое время, только скоро ночь и я бы тебе не советовала.
Я отвернулась.
— Тогда, я должен поблагодарить тебя за спасение.
Он сказал так, будто я тянула из него благодарность клещами. Довольно паршивый способ сказать спасибо. Мне пора уже привыкнуть и стирать безжалостно с собственного лица натянутую улыбку.
Люди боятся, когда слышат обо мне. Но этот страх сродни безопасному, как в детстве, когда мать, чтобы уложить спать, рассказывает о злом дядьке, который забирает непослушных детей с собой. А ты лежишь под теплым одеялом и знаешь, что до тебя дядька не доберется.
Люди начинают бояться еще больше, когда получают от меня то, о чем просили. Теперь они знают, чего им бояться. И этот страх уже не кажется им безопасным. Успокаивает их страхи лишь то, что я далеко от них, в лесу, как та самая баба-яга.
Они знают, случись что, я помогу, но помогу лишь тем, кто действительно нуждается. Поэтому к страху добавляется ненависть.