Мана добавила деревьям силы и выносливости. Подпитываемые маной с саженца они приобрели оранжевые, брусничные, алые и сиреневые цвета. В сочетании с привычными цветами листвы: селадоновым, циановым и темно-зеленым, — лес поражал и завораживал.

На такую красоту следовало смотреть и не дышать, а перед величием преклоняться. И как только людям хватило низости вырубать деревья? Вытравить подчистую стадо кабанов? Ставить ловушки на медведей где попало, так что молодняк косулей и оленей ломали себе ноги?

До убийства императора Павла мало бы кто отважился покуситься на графские угодья. На то требовалось разрешение. Когда отца объявили вне закона, и ему пришлось оставить усадьбу без присмотра, браконьеры и лесорубы протоптали себе тропу в Чарующий лес. За ручьем вырубили около двух десятков деревьев, оставив поляну пней. Я уже не говорю, про выбитое стадо кабанов, расставленные силки и капканы.

Я вышла на улицу и, держась за больную спину, прошлась до пруда. Страж леса был где-то поблизости. Я чувствовала его по ознобу, касающемуся рук и спины, и шевелящимся волоскам на затылке. Опять затаился. Каждый раз как я покидаю лес, Моркл думает, что навсегда. И каждый раз прячется, желая напугать и заставить пожалеть, что бросила их.

Не знаю, что происходило с духами леса после лишения Ячминских титула, земель и крепостных. Ничего хорошего, наверное. Отцу было не до присмотра за усадьбой. Стоял вопрос выживания, моей и маминой безопасности. Духи, привыкшие следовать приказам, и получать ману, остались сами по себе. Когда я вернулась в родовое гнездо, то обнаружила одичавшего Моркла и отвыкшего от общения с людьми Путяту, духа леса.

Не смотря на то, что отец, обещавший их опекать, вынужденно оставил их одних, они приняли меня. Путята, как более разумный, и древний дух признал меня первым. Не сразу, но признал. Моркл последовал его примеру.

Даже сейчас воспоминание о моих первых часах в лесу вызывает улыбку. В день знакомства с духами и лесом, желая пройти кротчайшей тропой, я направилась к бурьяну, преодолев который, по словам пастуха, я должна была выйти к сторожке. Как только я пересекла черту графских угодий, Путята вышел мне на встречу в образе оборванного нищего, старого морщинистого старика. Дух леса настолько отвык от общества магов, что поначалу не признал во мне оного. Он был уверен, что когда я увижу, что старичок вдруг исчез, то испугаюсь и убегу. Деревенские девицы так и поступали, подбадривая себя визгом. Когда же я лишь усмехнулась и направилась по узкой тропе вглубь Чарующего леса, Путяте пришлось поднапрячься.

Для начала он выступал из-за широких стволов и манил за собой. Я шла своей дорогой, зная, чего леший хочет добиться. Видя, что его усилия пропадают даром, он начинал светиться голубоватым светом и терять материальность. Конечно, Путята ждал от меня иной реакции на свои безобразия. Когда я добралась, наконец, до сторожки, заросшей луговой травой, он попытался спровадить меня последним доступным ему способом, предъявив неоспоримое доказательство своей природы. Поднявшись в воздух, старичок врезался в меня и толчком холодного воздуха опрокинул на траву.

Я была так рада, что моя дорога окончена, я чувствовала, как живительная энергия Чарующего леса, разлитая в воздухе касается меня, что, в ответ рассмеялась. Я лежала в траве и хохотала, как ненормальная, с нотками истерии, боли и злорадства, с привкусом отчаяния и слез, пролитых на протяжении череды долгих дней. Дух летал надо мной порывами ветра, невидимый, и ухал как сова.

— Маг! Девочка-маг! Колдунья! — выл ветер устами духа. В этих звуках была и радость, и злость пополам с яростью и отзвук ликования.

В то время как Путята летал надо мной кругами, Моркл решил "порадоваться" мне по-своему. Я чувствовала, что страж леса висит высоко под кроной дуба и примеривается ко мне. Страх ледяными струйками проникал через усталые пальцы рук, полз по кровотоку к сердцу, отчего я начинала задыхаться, и смех мой прерывался на всхлипы. Постепенно я успокоилась, затихла и долго лежала в мягкой густой траве, свернувшись клубком и чувствуя, как страх сковал все тело. Но тогда мне казалось, что страх лучше, чем боль и его я могу перетерпеть. С трудом поднявшись, я направилась к сторожке. Мне вслед смотрели две пары невидимых глаз. В одной из которых светилась надежда вкупе с неверием.

Пока я обживалась, Путята наблюдал за мной. В дом он не заходил. Стоял у остатков забора все в том же благообразном виде старичка-одуванчика. Порой он брал в руки старую метлу и делал вид, что подметает тропу, ведущую к сторожке. Выглядывая в старое слюдяное окно или выбегая на улицу по хозяйственным делам, я замечала, что дух бродит вокруг сторожки, либо у пруда. Понимая, что я его вижу, он принимался ломать растущие низко мешающие ветки, либо латать прохудившееся уличное корыто берестой. Понимать мою речь отказывался, а может, и правда забыл. Моркл по своей сути был ближе к животному, а больше с кем ему говорить? С ненавистными лесорубами? Или пугливыми грибниками?

С Морклом пришлось помучиться. Он вел себя как обидевшийся ребенок, с той лишь разницей, что был духом и в отличие от ребенка мог заставить пожалеть о нанесенной ему обиде способами, до которых детям никогда не дорасти.

Первые ночи Моркл прокрадывался в мои сны и создавал липкие жуткие кошмары, когда я не могла определить сплю я или бодрствую, не могла убежать и проснуться. В этих снах я была беспомощна. Огонь, которого боятся низшие сущности, порой пробирающиеся в наши сны, и питающиеся нашими эмоциями, отказывался мне подчиняться. А Моркл в моих снах принимал вид, то заросшего бирюка, то скрюченной грязной бабки и наблюдал с любопытством и затаенной во взгляде надеждой. Не знаю, на что он надеялся, до сих пор мне трудно сказать, чего он добивался. Просто в один прекрасный момент, когда Путята перестал изображать из себя немого старца, либо оглупевшего деда, Моркл тоже успокоился.

Хотя границы он никогда не переходил, потрепал нервы он мне порядком. Путята по сравнению с ним был безобидным добряком.

Наладив контакт с духами, я установила свои правила. Отныне нарушать границы леса могли только грибники и ягодники, либо заблудившиеся. Остальным вход был заказан. Морклу было приказано встречать и "радушно" провожать всех любителей халявы. Правила были неукоснительные и нарушались только с моего согласия.

Желудок вновь напомнил о себе урчанием. При мысли о банальном куске хлеба с маслом текли слюни и живот наполнялся кислотой.

Я растопила печь, начистила картошки, из погреба достала вяленое мясо. Замесила тесто — испекла хлеб и ватрушки. От истощения очень хорошо помогает много вкусной и полезной еды. Свежие овощи с грядки, как по мановению волшебной палочки, оказались на столе. Но за столом никого не было. Что за шутки?

Я заговорила спокойным голосом.

— Я знаю, что обещала приехать к началу Зеленых святок. Но, как знаешь, у меня есть уважительная причина, так что извиняться не буду.

Со скамьи послышался скрип. Только спустя некоторое время, когда я уже хотела уйти на крыльцо, материализовался Путята — дух леса. Он оберегал лес и зверей, и отваживал путников. Возраст его приравнивался к семи векам.

Дух должен быть привязан к чему-то материальному, чтобы существовать в мире живых. У Путяты привязка — лес.

Он выглядел, как старик. Но не такой, какой встретил меня в первый день у черты леса. За прошедшее с того дня время, его образ лишился глубоких морщин на лице, совиного нелюдимого взгляда и лохмотьев, заменявших ему одежду. Путята стал выглядеть более опрятно и свежо, как обласканный заботой детей и внуков дедушка. Блестящая лысина в обрамлении седых волос, колючая седая борода, румяные щеки, выбеленная рубаха, обшитая красными петухами у горловины. На ногах, уверена, лапти из лыка с онучами.

Я говорила, что духи любят менять облик? Так вот, мой Леший любил это делать особенно. Более всего увлекался одеждой и схожестью с человеческой внешностью.