Мысль возвращалась медленно и вяло. Ее пробудило тихое не то шипение, не то кряхтенье. Андрей открыл глаза и увидел Молчана.

— Жив, Молчан? — слабо улыбнулся Андрей. — Ты у меня молодец.

Он чуть приподнял отяжелевшую голову. Буран утих Было очень тихо. Только обморочная слабость пела по-комариному в его ушах Высоко в небе он увидел вершину сопки, с которой скатились вниз, на лед Юкона, и обе нарты, и люди, и собаки. Крутой склон сопки устилала свежая снежная осыпь с черневшими на ней большими камнями и вырванными с корнем деревьями. На ветвях одной такой поваленной сосны висели обрывки упряжки и запутавшийся в них окоченевший труп собаки. Андрей понял. Падая в провал, упряжки потревожили снежную лавину, и она понеслась вниз, все сметая на своем пути. Андрей поискал глазами и нигде не нашел человеческих следов. Все засыпаны лавиной, только он да Молчан уцелели каким-то чудом.

Андрей обнял Молчана за шею и удивился, не почувствовав прикосновения к шерсти собаки. Так бывает во сне — трогаешь что-нибудь и словно трогаешь пустоту. Андрей начал колотить руками о колено, крепко тереть их и кусать — руки глухо молчали, " не отзываясь. Руки были отморожены. Пока он лежал в обмороке без рукавиц, мороз грыз их. Но это почему-то не испугало Андрея. Он хотел только одного — спать. Со вздохом облегчения он откинул снова голову на снег и моментально заснул.

Разбудило его тепло, обвевавшее лицо, и боль в пальцах. Чуть открыв глаза, он увидел большой костер, и лежал он теперь не на снегу, а на медвежьем одеяле, и на руки его были одеты его же рукавицы. Отогревшиеся пальцы ныли и больно пульсировали.

— Македон Иванович! — счастливо прошептал Андрей, быстро сел и увидел Живолупа.

Креол сидел спиной к Андрею под скалой и что-то бормотал, мерно раскачиваясь. Перед ним горела на снегу красная, перевитая сусальным золотом пасхальная свеча. Ее пламя, яркое и спокойное в застывшем морозном воздухе, освещало целый пантеон богов: медную икону Николая-угодника, черного негритянского божка, выменянного Живолупом в африканском порту, маленький бронзовый бюст Наполеона и высушенную собачью лапку — амулет, купленный у алеутского шамана. Гарпунер бормотал то молитвы, то заклинания, то делал магические жесты и клал поклоны всем богам по очереди,

— Это ты притащил меня к костру? — громко спросил Андрей.

Живолуп испуганно оглянулся и ответил почему-то шепотом:

— Он не тащил, он около тебя костер развел, на медведя положил и рукавицы тебе надел. Он, барин.

— Шапрон? — Живолуп кивнул головой. — А Македон Иванович? Где он?

— Македон сгиб. Снегом засыпало. Вот что Македон оставил, бери!

Гарпунер перекинул небольшую вещь, и Андрей узнал солдатскую носогрейку Македона Ивановича. «Погрейтесь. Последняя закурка!» — услышал он голос капитана и упал ничком, уткнувшись лицом в медвежий мех. Он плакал молча, страшными слезами безысходного отчаяния, плакал о смелом, гордом и простодушном, как ребенок, человеке, с сердцем самоотверженным и добрым. Он лежал ослепленный, оглушенный горем и не слышал Живолупа, не раз окликавшего его. Тогда креол взял палку и ткнул Андрея в бок.

— Что тебе надо? — с ненавистью спросил Андрей, подняв голову.

— Пошто сердишься? Не надо сердиться Пропали мы с тобой. — На лице Живолупа, обмороженном до язв, была фатальная покорность. — У тебя руки озноблены, мне ноги камнем перешибло. Когда с горы падали, меня камень прикрыл. Ноги в муку истер. — Он шевельнулся и вскрикнул от боли. — Совсем беда!.. Пропал я, как собака. Ты тоже пропал. Давай не сердись. Давай думать, как барина умолить. Он скоро обратно поедет. Собак набрал, видишь? Только твоего вожака не поймал.

Андрей повел глазами и увидел нарту Шапрона и Живолупа. Она была в полной исправности. Рядом с ней лежали шесть собак, привязанных к поваленному лавиной дереву. Глаза их уставились на костер.

— Поедет барин обратно, меня не возьмет, — снова заговорил Живолуп пустым, мертвым голосом. — Не люб я ему. Мы всю дорогу, как псы, лютовали. Далеко барин не уйдет. Он ничего не умеет. А ежели бы меня взял, я его вывел бы. Однако, не возьмет. Вот и сдохнет! Сдохнет, сдохнет! А я не хочу сдыхать!

Живолуп заплакал, всхлипывая и сморкаясь. Слезы струились по его черным обмороженным щекам и замерзали грязными полосами.

Андрей не почувствовал жалости. Эти слезы бессильной, трусливой злобы вызывали в нем омерзение. Живолуп стих, размазывая по лицу слезы и грязь. Потом снова заговорил:

— Еще просить тебя буду, скажи, какой бог самый сильный? — Гарпунер взял в руки иконку. — Русский бог, Никола-негодник, сильный? Я ему порато молился, губы ему салом мазал. Поможет Никола, заставит барина меня на нарту взять?

— Не знаю, — устало ответил Андрей. — Я не молюсь. А где Шапрон?

— Ходит, твою нарту ищет. Золотую карту ищет. Байт, пока не найду, не уеду. Он тебя обморошного обшаривал, не нашел у тебя карту.

Андрей испуганно схватился за грудь. Ладанки на груди нет!.. И тотчас улыбнулся успокоенно. Карта зарыта им в снег. А хорошо ли зарыта? Он был наполовину в обмороке, когда закапывал ее.

Живолуп заметил волнение Андрея.

— Чо за грудь хватился? — недобро прищурился креол. — А пошто оглядываешься? Чо ищешь?

Вокруг костра было натоптано. Это ходил Шапрон. Андрей повел взглядом по его следам и вздрогнул. Около костра, где снег обтаял, на дне одного из следов ясно виден был ремешок ладанки.

Андрей упал на снег и, вцепившись в ремень зубами, выдернул ладанку. Пошарил у пояса Ножа не было — Шапрон украл, чтобы Андрей в отчаянии не кончил самоубийством, унеся в могилу тайну золота.

— Дай нож! — крикнул Андрей Живолупу.

Гарпунер кинул через костер широкий морской кортик. Взяв ладанку в зубы, а нож зажав между ладонями, Андрей распорол ее. Лоскут парусины выпал, развернувшись. Костер осветил красные извилины и штрихи на нем.

— Смотри и расскажи Шапрону, — сказал Андрей. — Видишь?

— Вижу. Карта, да?.. — Не спуская с карты глаз, Живолуп пополз к Андрею. — Дай! Слышь, дай мне! Я барину дам. Он возьмет меня в нарту. И тебя возьмет… Николой-негодником клянусь, возьмет!.. — шептал лихорадочно Живолуп и все полз, кривясь от боли.

Андрей поднял карту ладонями обеих рук и швырнул ее в костер. Гарпунер завыл и сунул в пламя руки до локтей. Он выдернул бы карту из костра, но Андрей ударом ноги опрокинул его на спину. А когда Живолуп поднялся и снова сунулся к костру, лоскут парусины распадался уже пламенеющими кусочками.

Живолуп надрывно завыл, запрокинув голову, уставившись по-волчьи на злую зеленую луну.

— Плохой бог, Никола!.. Все боги плохие! Пропал Живолуп!.. Ой, совсем пропал!.. — вопил он и начал швырять богов в костер.

— Замолчи, животное! — крикнул раздраженно хриплый голос, и гарпунер разом стих.

Андрей поднял голову. К костру медленно, устало подходил Шапрон.

Шапрон подтащил к костру нарту и сел, измученно поникнув. Он был по пояс в снегу. Он три часа бродил по снежной осыпи, разыскивая нарту Андрея. Черно-багровое лицо Шапрона кровоточило лопнувшими струпьями. Мороз, как ножами, исполосовал его щеки и лоб. Грязно-рыжая всклокоченная борода была в копоти и в подпалинах от костра. Шапрон зашевелился, и Андрею послышался сдавленный сгон. Пошарив за пазухой парки, он вытащил монокль и щегольским жестом вскинул его в глазную орбиту.

— У вас нет желания поблагодарить меня за костер и рукавицы? — сказал он. — Я пытался спасти ваши руки.

Андрей молчал. Шапрон устало вздохнул:

— Что ж, тогда начнем сразу о деле. Я не нашел вашу нарту. Карта была там?

Он смотрел на Андрея затравленными глазами.

— Нет. Карта была на мне. Висела в ладанке на груди.

— Неправда! Я обыскал вас, когда вы лежали без сознания. Послушайте, Гагарин, неужели вы хотите, чтобы я превратил вас в кусок сырого мяса, а затем медленно поджарил бы на этом костре?