Сашка почувствовал, что от чередования бесконечных "прикупов", "хвалей" и "пасов" голова его начинает раскалываться и протяжно гудеть, угрожая полным отказом в работоспособности, а потому старший лейтенант бросил наконец карты и вышел из офицерского укрытия во внутренний дворик блокпоста, чтобы хоть чуточку проветриться.

Он закурил, подошел к укрепленной внешней стене их заставы и, привалившись спиной к мешкам с песком, замер, запрокинув голову, разглядывая сначала небо, а потом склоны гор и кишлак, что раскинулся километрах в трех от их укрепленной точки на берегу быстрого ручья.

"Хорошо-то как!" – Банда чуть не произнес это в полный голос.

За эти проклятые месяцы он совершенно разучился смотреть на окружающую природу как на красивый экзотический пейзаж, рассматривая эти горы, ложбины, перевалы и ущелья исключительно как плацдарм для боевых действий.

Вот и сейчас он поначалу поймал себя на мысли, что занимается элементарной рекогносцировкой, оценивая позицию их блокпоста с точки зрения военной науки: на предмет доминирования над местностью, просматриваемости подступов, открытости секторов обстрела и привязки линий огня, неуничтожимости во время предполагаемого боя основных ориентиров на местности... Но ведь он хотел другого! А потому безжалостно выбросил всю эту дребедень из головы, насильно заставил себя посмотреть вокруг иными глазами – и вдруг... увидел.

Старлей увидел синее-синее небо над головой, прозрачность и бесконечность которого поражали воображение. Отсюда, с высоты, которую занимал блокпост, линия горизонта казалась неимоверно далекой, и только с юга ее приближали еще более высоко вздымавшиеся горы.

Может быть, впервые не выискивая за камнями или в кустах огневой точки "духов", Сашка обвел взглядом зеленые склоны, пыльную извилистую дорогу, пробегавшую мимо их заставы и исчезавшую в кишлаке, желто-красно-серые глиняные хибарки афганцев, похожие отсюда на спичечные коробки, в беспорядке разбросанные по земле и уж с совершенно немыслимой для европейского глаза хаотичностью прилепившиеся друг к другу.

Спокойствие, безмятежность пейзажа, тишина, неподвижно повисшая в жарком южном воздухе, были так красноречивы, так величественны, что совершенно невозможно было поверить в то, что в этой чужой стране, на этой прекрасной земле идет война, рвутся ракеты и снаряды, мины и гранаты, кромсая живое тело земли. И каждую секунду ты и твои товарищи ходят по этой земле, что называется, под Господом, рискуя в любой момент отправиться туда, на это безмолвное и бездонное небо...

Банда встрепенулся, отгоняя подальше остатки лирики, затоптал сигарету и хотел было снова потащиться к брошенным картам, как вдруг услышал странный шум, доносившийся из блиндажа первого взвода. Впечатление было такое, что там идет то ли драка, то ли цирковое представление: крики, ржание, гогот, улюлюканье, периодически слышался грохот падающих ящиков, какая-то совершенно непонятная возня.

– Опять надолбаяись, скоты! – в сердцах сплюнул Сашка, направляясь к блиндажу. – Небось теперь снова "молодых" жизни учат...

Ни для кого из боевых офицеров не было секретом, что больше половины личного состава долбится, ширяется и всяческими иными способами ловит кайф, то есть, выражаясь человеческим языком, употребляет анашу, героин и самые разнообразные транквилизаторы. Случалось, и в бой ребята шли с расширенными от "травки" зрачками, не боясь ни черта, ни дьявола и круша все, что ни попадя на своем пути. А зачастую совершенно глупо и бессмысленно погибали, подставляя под пули свои молодые и безрассудные стриженые головы.

Ловить, запрещать или наказывать их было бесполезно – "косяки" ходили по рукам почти легально, и даже в гарнизоне на гауптвахте, в камере, при случае с легкостью можно было "отъехать", купив по абсолютно приемлемой цене нужную дозу прямо у караульного.

Командиры пытались, конечно, как-то влиять на солдат, но, видя тщетность этих попыток, старались добиться хотя бы одного – полной трезвости и ясности мысли у постовых и караульных. Это, в принципе, удавалась – здесь, в Афгане, слишком многое зависело от того, кто и в каком состоянии охраняет склад или покой своих товарищей. Вот где уж воистину ставка была больше, чем жизнь!

Потому как ставкой становилось сразу множество жизней.

Но с другой стороны, многие офицеры и сами были не прочь "забить" "косяк" – другой, особенно перед рейдом или маршем. Что ни говори, а перегрузки "травка" снимать помогала очень даже эффективно.

Сам Сашка никогда не позволял себе такой вольности – воевать под кайфом, но не мог осуждать за чертово пристрастие своих товарищей. А потому сейчас Банда шел к блиндажу лишь только затем, чтобы приструнить особо буйных и разгулявшихся – снизить, так сказать, накал страстей среди личного состава вверенного ему подразделения.

И вдруг у самого входа, когда Сашка уже даже согнулся перед низкой притолокой, ему почудилось, что изнутри донесся женский вскрик, тут же резко оборвавшийся, а затем раздалось жалобное хрипение, перебиваемое стонами.

Сашка рывком распахнул дверь.

Посреди блиндажа на ящиках из-под гранат лежала афганка, беспомощно тараща на Банду огромные черные глазищи. Ее платье было разодрано, и высоко поднятые ноги жутко белели в полумраке помещения. Двое "молодых" держали ее за ноги, еще двое зажали руки. Дембель по кличке Груша, вытащив из ширинки свой член, насиловал ее стоя, тиская груди, которые мерно качались от каждого движения взад-вперед, а еще кто-то. Банда в темноте даже не успел толком разглядеть, кто именно, получал кайф, засовывая свой хреновый отросток девчонке прямо в рот, раздирая ее губы руками.

Бешеная ярость мгновенно захлестнула Банду.

Прямым ударом левой ноги под ребра он отбросил от девчонки того "молодого", что держал ее ногу, ребром ладони треснул по шее второго, вцепившегося в ее руку, и, вырубив его, сильно, с разворота, ударом кованого сапога в грудь отшвырнул к дальней стене блиндажа любителя орального секса.

От неожиданности и испуга двое других "держателя" выпустили несчастную афганку, и она с визгом свалилась с ящиков на землю.