Спокойно слушал этот бред Гектор, не порывался дать Женьке в морду или, на худой конец, просто выйти из туалета, хлопнув дверью. Костя словно открывался ему с новой, доселе неизвестной стороны. Словно камень уже лежал за пазухой у Гектора. Камень, на котором написано: «Бросить в Костю!»

Неожиданно Гектор понял, что ох как не нравится ему, что Инна Леннер третий день гуляет где-то с Костей Благовещенским.

Естественно, сегодня же Гектор позвонит Косте и всё ему расскажет и даст совет (вполне искренний), как наказания избежать, но… когда Гектор узнавал, что та или иная его знакомая завела дружбу с тем или иным парнем, он испытывал чувство утраты и грусти. И недоброжелательства к парню… Гектору казалось, что всё плывет мимо, мимо…

И ещё Гектор в тот день думал над изречением, записанным в дневнике: «Жизнь создаёт больше железных механизмов, чем прекрасных зданий…» «Почему? — Думал Гектор, — в нас самих так мало прекрасных зданий и так много железных механизмов? Даже если речь идёт о любви и дружбе…»

Костя Благовещенский выкуривал уже третью утреннюю сигарету. Он сидел в беседке около дома Инны Леннер и сквозь беседочные столбы, похожие на ноги слона, сквозь шевелящиеся на ветру осьминоги-кусты видел подъезд, откуда Инна должна была появиться. День обещал быть холодным, но солнечным. «Прощай, тепло в конце апреля…» — думал Костя, поднимая воротник школьного пиджака. В лицо ему дул ветер. Ветер свистел в беседку, как в свистульку.

Косте казалось диким, что он всю ночь просидел в этой беседке. Только поздно вечером, когда зелёная неоновая рыба на Иннином доме «Рыбная кулинария» махнула хвостом и щёлкнула зубами, Костя сообразил, что неплохо бы позвонить домой родителям. «Я сейчас в гостях у Петра Иванова. Буду у него ночевать!» — хрипло соврал он в холодную телефонную трубку. Тем временем удивительная неоновая рыба снялась с буквы Р, как с якоря, и, выплюнув в воздух фиолетовый пузырёк, пошла на снижение. Она летела медленно, хищно поводя лупоглазыми глазищами, нахально заглядывая в окна, паскудно при этом улыбалась, кусала подоконники.

Однако через минуту Костя забыл про рыбу, про холод в беседке, про всё. В окне третьего этажа появилась Инна. Она была в белой ночной рубашке, а распущенные волосы лежали на плечах, как кружевная цыганская шаль.

— Я ведь люблю её… — зачем-то сказал себе Костя. — Она манерна, она глупа, но я люблю её…

Инна смотрела в ночном сквер, на смутно белеющую беседку, кусты, лысые газончики. Потом поправила волосы и отошла от окна.

— Смотреть в ночной рубашке в окно… — усмехнулся Костя.

Костя устроился на жёсткой беседочной скамье, подложил под голову портфель и вспомнил, что ведь он сегодня ничего не ел, со времени Инниных бутербродов. Ему стало смешно.

— Загадка, — сказал он себе. — Голодный, холодный в беседке сидит, на окна глядит… Кто такой?

Окна в доме гаснуть не спешили. В окнах возникали меланхолические девушки, энергичные парни-спортсмены рвали на ночь глядя эспандеры, пришёл домой пьяный муж в сбитой на затылок шляпе. Только окна Инны «Леннер зеленели и желтели плотными льняными занавесками, точно в двух окнах росли буковые леса, а в третьем колосилась спелая рожь.

Время от времени Костя вставал и бегал по беседке, размахивая руками и тем самым согреваясь. В половине второго он вышел из беседки и решительно направился по Суворовскому проспекту мимо полуосвещённых витрин, где злобно блестели глазами и скалились манекены, мимо тёмных дыр дворов, мимо трамвайных линии, серебристо мерцающих в лунном свете, шёл Кости, пока наконец не оказался около собственной школы — дремлющего красного здания, как поплавок покачивающегося на волнах белой ночи. И окна смотрели черно и неприветливо, и единственное дерево на школьном дворе угрожающе махало ветвями, и кошка, сверкнувшая глазами где-то вдалеке у чугунной ограды, была угрюма и символична.

«Бред, — подумал Костя. — Я, Константин Благовещенский, самый умный и самый лучший из всех, живущих на свете, не сплю ночами, порхаю по городу как летучая мышь из-за этой Леннер, которая давно дрыхнет в своей постели… Инна! — поразмыслив, негромко продолжал Костя. — Хочешь, в честь тебя я разобью в этой школе все стёкла до последнего? Ты будешь феей освобождённых стёкол, Инна». Костя представил себе, как разбивается стекло, летят вниз осколки, а на волю из сонного мутного плена выпархивает, разминая хрустальные крылышки, прекрасная голубая фея с огромными глазами. И ещё Костя вспомнил, как классная руководительница Сусанна Андреевна Ельчинская написала на полях какого-то его сочинения: «Костенька! У тебя просто какое-то недержание воображения!»

Он шёл обратно к беседке, думая о мироздании, и открывающиеся истины были просты и величественны как стихи, сочинённые во сне.

Ночь была короткой, а утро длинным, сначала голубым, потом серым. Потухшая неоновая рыба давно воцарилась на место, а чёрный сонный Иннин дом, уткнувшийся в небо двумя башнями, напоминал склонённую голову пса-рыцаря в квадратном рогатом шлеме.

Костя дубел от холода и ругал себя последними словами.

…Инна появилась в розовом шерстяном платье и пошла прямо к беседке, где Костя дрожащими руками чиркал спичкой, пытаясь закурить.

— Ты появилась с перстами пурпурными, Эос… — еле выговорил он, стуча зубами.

Алла Степановна Ходина не знала, куда девать эти час сорок между четвёртым и шестым уроками. Жила бы она рядом со школой, сходила бы домой, там бы поела или почитала, но она, к сожалению, жила далеко от школы. Сидеть в учительской Алла Степановна не любила, туда вечно являлись многочисленные преподаватели английского, которые изъяснялись, как истые лондонцы, и Алле Степановне, которая сколько себя помнила, безуспешно изучала немецкий, слушать их было невмоготу.

Зимой она обычно отправлялась в пышечную на Невском. С половины одиннадцатого утра до часу там народу мало. Аллу Степановну знали в пышечной и всегда говорили: «Опять учительница пришла уроки прогуливать…» Алла Степановна скромно улыбалась, садилась за столик, выпивала две чашки кофе, пышек не ела (боялась потолстеть), курила сигареты, смотрела, как причудливо изрисованы морозом окна, как редкие посетители обжигаются кофе, быстро едят пышки, ругаются, что нет салфеток, вытирают руки носовыми платками и уходят; как уборщицы в белых халатах вытирают со столов, приговаривая: «А ты сиди, сиди, учительница, тебе ещё целый час сидеть…»

Весной Алла Степановна использовала этот час сорок для прогулок. Она садилась на троллейбус и уезжала в лавру Александра Невского, где бродила между могил, читала надписи, грустила или шла к речке, смотрелась в чистую воду, следила за маленькими трудолюбивыми рыбками-колюшками. Колюшки строили себе среди водорослей домики, и Алла Степановна им завидовала.

Прекрасно это было — раз в неделю оказаться в лавре Александра Невского. Когда шёл дождь, Алла Степановна пряталась под старым дубом, который, по преданию, посадил сам Пётр Первый. Дуб казался огромные зелёным зонтом. А иногда Алла Степановна усаживалась в мраморной беседке и читала книгу. Выглянет она из беседки — кресты, кресты, кресты…

Алле Степановне, признаться, крепко надоело замещать классную руководительницу десятого «В». Столь милые её сердцу доверчивые шестиклассники страдали от недостатка внимания. Алла Степановна иногда спускалась к ним на третий этаж и говорила, что скоро она вернётся, потому что классная руководительница десятого «Б» вот-вот выздоровеет, а оставлять десятый класс без присмотра никак нельзя, ведь у них там всегда что-нибудь случается, учиться им мало осталось, вот они и дурят напоследок…

Но на этот раз беседка оказалась занятой. Алла Степановна, вздохнув, собралась было повернуть восвояси, как вдруг её окликнули по имени-отчеству.