— Куда?! — завопил Радов, но зверь не остановился.

— Стас, миленький, я боюсь! — раздался отчаянный вопль.

«Илим, встань передо мной!» — малодушно вызвал Радов спиролетчика, не представляя, как тот может помочь ему. Илим не замедлил явиться перед внутренним экраном Радова. «Не бойся, — сказал он. — Прыгай ему на спину!»

Не помня себя, Радов в несколько прыжков догнал сурнула и вскочил на него. В нос шибануло запахом конского пота с примесью псины. Зверь резко остановился, по-лошадиному заржал, выворачивая к Радову человекообразную морду с огромными выпуклыми глазами. При слабом свете Эо, спутника Эсперейи, морда показалась Радову скорее жалкой, чем страшной. Его обуял азарт. Он ударил каблуками в бока зверя и тот понёс его по лугу в сторону, противоположную стоянке. Скакал, сжимая коленями его бока и крепко вцепившись в гриву, от осязания которой передёргивало — она была пушистой, тягкой, как волосы девушки. Едва подумал, отчего это зверь не пытается сбросить его, как сурнул резко остановился и, заржав, стал на дыбы так, что он чуть не слетел на землю. Опустившись, зверь стал брыкаться задними ногами, норовя укусить.

Радов взмок от пота, пальцы, вцепившиеся в гриву, онемели, пока наконец, обессилев, сурнул не стал послушен ему. Теперь, когда он смирно подчинялся движению рук Радова, появилось искушение подъехать на нем к костру, но вряд ли это обрадовало бы кого-нибудь. Слезть со зверя он тоже не решался — здесь, на открытом пространстве, тот легко мог затоптать его, поэтому он понёсся к лесу, решив спрыгнуть там в кусты.

— Стас! Стас! — услышал он крики.

По-прежнему стискивая одной рукой гриву зверя, он заложил в рот пальцы другой и пронзительно свистнул, давая понять, что жив. Сурнул испугался свиста, рванул и бешено понёсся, брызжа слюной. На бешеном галопе они влетели в лес и зверь, споткнувшись о корягу, грохнулся наземь, едва не придавив Радова своей тушей. Радов ударился затылком о дерево и потерял сознание.

Очнулся от сопения и жаркого смрадного дыхания в лицо. Над ним стоял сурнул. Радов вскочил, охнул от боли в подвёрнутой ноге; сурнул, неожиданно развернувшись, мирно затрусил в лес.

Припадая на ногу, Радов выбрался на луг, где навстречу ему бежали Ирик и Пит. Его ощупали — не повредил ли чего? Колено, к счастью, оказалось лишь ушибленным и, прихрамывая, он пошёл к стоянке. По пути узнал, что сурнулы не агрессивны, если их не трогать, но любопытны. Единственное, что угрожало ему и Пиоле — испуг от страшного вида зверя, так что его героические усилия оказались напрасны, хотя и привели всех в восторг.

— Есть ли на этой планете какая-нибудь настоящая угроза? — с досадой сказал он. — Вам не кажется пресным отсутствие смертельной опасности?

— За шесть лет ты плохо изучил Эсперейю, — укоризненно произнёс Ирик. — Опасностей и тут предостаточно. Однако привлекать к себе внимание репликаторов из-за неосторожности или баловства — преступно. За такие шалости высылают на планету Ригору. Там обитают метаморфосты, ежеминутно меняющие своё обличье, но поймать и доставить животных на планету — непросто.

Женщины у костра и Доб встретили их радостными возгласами, осмотрели колено Радова, смазали лечебной настойкой царапины.

Отблеск костра на лицах делал всех живописно озарёнными, даже мрачный Доб выглядел просветлённо и значительно. Радов взглянул на Пиолу, тревожно розовую от пламени, и ощутил на губах её возможный поцелуй.

запел приятным баритоном Пит, грустно поглядывая на Элинку и вороша прутом костровые угли. Прут загорелся, и Пит бросил его в огонь.

закончила его импровизацию Элинка.

Обведя взглядом собравшихся, Радов вдруг ощутил, как всех обволокло чем-то тёплым, мягким, объединяя, отгораживая от ночной тьмы, где бродили дикие сурнулы. Откуда-то из посёлка доносилась протяжная песня. Они находились в едином замкнутом пространстве, не физическом, а внутреннем, невидимо связанные друг с другом то ли пляской огня, его жарким дыханием, или ещё чем-то, осязаемым Радовым, как общее объятие. Надвигалось, назревало нечто для него новое и непонятное, никогда не испытываемое. Все притихли в ожидании. Краем сознания Радов понимал, что, вероятно, сейчас их биополя смешиваются, переплетаются в каком-то дивном узоре, но анализировать своё состояние не мог — настолько захватило его происходящее. Всем своим естеством чувствовал, как входит, сливается с ним каждый из сидящих у костра и на миг забыл, кто он, как его имя, как бы раздвоился, а точнее, в нем теперь было семь «я». Он ощущал в себе лёгкость души Элинки, мудрость Нисы, мягкую доброту и строгость Пиолы, отягченность Доба, внутреннее горение Ирина и влюблённость Пита. Он был каждым из них поодиночке и всеми вместе. И та пылкость, которую Элинка испытывала к Ирику, и печаль Нисы по уходящей жизни, и одиночество Доба наполняли его до краёв, и пришла минута, когда он ощутил себя многоглазым и многоруким, его захлестнул, завертел в своём водовороте никогда доселе не испытываемый восторг от этого множественного проникновения в другие естества, и он вдруг превратился в плотный сгусток энергии, готовой вот-вот взорваться. И в тот миг, когда это чуть было не случилось, вдруг услышал детский плач и очнулся.

Вздох облегчения вырвался у всех, и Радов осмотрелся, ещё не соображая, что же это такое. Ниса и Элинка вскочили, бросились в темноту, откуда нёсся детский плач, а Пиола, почуяв растерянность Радова, подошла к нему, обняла за плечи:

— На свет появился духовнорожденный!

— Откуда? — пролепетал он, ещё не в полную меру придя в себя.

— Энергия, которую ты ощутил в себе — а ведь это было, правда же? Эта энергия может зажечь даже звезду. Вот! — Она бросилась к Нисе, вынесшей из темноты маленькое орущее существо. — Девочка!

— Что это? — глупо спросил Радов.