Среда, 27 октября.

Некоторые из наиболее впечатлительных четвероклассников явились в школу с шипами на спинах блей-зеров.

Четверг, 28 октября.

Мистер Скратон издал очередной (миллионный по счету) приказ по школе. Шипы разрешается носить лишь на подошвах спортивной обуви. После уроков

Пандора и некоторые девицы из ее компашки понеслись покупать шипы и нашивать их на подолы нижних юбок.

Пятница, 29 октября.

Маме через две недели рожать! Ей сегодня делали анализ в больнице. Мама пришла в панику - наша запасная комната осталась запасной, так и не превратившись в детскую. Денег-то ни черта нет. Пособия роженице хватает только на половину бывшей в употреблении детской коляски!

Четверг, 4 ноября.

Звонил папа, спрашивал, как поживает мама. Хорошо, говорю, поживает, насколько это возможно для женщины на восьмом с половиной месяце.

Спрашивал еще, не показалась ли головка ребенка. Объяснил ему холодно, что с техническими подробно-стями деторождения не ознакомлен. Потом поинтересовался его ребенком.

- Вот-вот, Адриан, сыпь мне соль на раны, - буркнул папа и бросил трубку.

Суббота, 6 ноября.

Написал политическое стихотворение! Пошлю в "Нью Стейтсмен". Мистер Брейтуэйт говорит, там чуть ли не каждую неделю публикуют бунтарские стихи.

К миссис Тэтчер,

А. Моул.

Как Вам спится, миссис Тэтчер, как Вам спится?

Безработица кошмаром Вам не снится?

Вы не мечетесь в бреду, Вам хватает на еду?

Вы не льете слез холодных, думая о всех голодных,

В длинной очереди ждущих милости от власть имущих?

Вам не снягся их заботы? Вы вернете им работу?

Одеваясь на банкет, Вы их видите иль нет?

Как Вам спится, миссис Тэтчер, как Вам спится?

По-моему, я написал исключительно блестящее стихотворение. Только такая поэзия и способна поставить правительство на колени!

Понедельник, 8 ноября.

В три утра меня разбудили мамины рыдания. Добиться от нее ответа, в чем дело, не смог, поэтому потрепал по плечу и пошел досыпать. Зря мама не разрешает папе вернуться. Извинился же он в конце-то концов.

Вторник, 9 ноября.

В школе никак не мог сосредоточиться, до того волновался о маме. Лэмберт сделал мне втык, чтобы не глазел в окно, когда нужно писать сочинение о будущем британской металлургической промышленности.

- У тебя осталось всего три минуты, Адриан, - сказал он.

Тогда я взял и написал: "По-моему, у британской сталелитейной промышленности вообще нет никакого будущего, пока нынешнее правительство остается у власти". Знаю, что нагорит мне по первое число, но все равно сочинение сдал.

Четверг, 11 ноября.

Когда вернулся из школы, в холле не было маминого чемоданчика. Не оказалось дома и мамы, но на коробке с печеньем лежала записка: "Воды отошли в 15.35. Я в предродовом отделении. Возьми такси. В банке из-под макарон 5 фунтов. Не волнуйся. Целую, мама. P. S. Пес у миссис Сингх". Почерк выглядел жутко неряшливым.

Поездка на такси была сущим кошмаром. Всю дорогу пытался высвободить руку из макаронной банки. Водитель только повторял:

- Банку же надо было перевернуть и потрясти, дурачок!

Он затормозил у ворот больницы и со скукой наблюдал, как я борюсь с банкой. Потом сказал:

- Придется взять с тебя за простой. - И целую вечность спустя добавил: - А сдачи с пяти фунтов у меня все равно нет.

К тому времени, как удалось вытащить руку, я уже

чуть не плакал. Все казалось, что мама меня зовет. Поэтому я сунул таксисту пятерку и понесся в больницу. Нашел лифт, нажал кнопку "Предродовое".

Выйдя из лифта, очутился в ином измерении. Ну будто в Хьюстон попал, в центр управления космическими полетами.

- Кто вы? - спросила дежурная.

- Адриан Моул.

- Вам разрешено посещение предродового отделения?

- Да. (Почему я сказал "да"?)

- Тринадцатая палата. Она у вас малость упрямится.

- Она у нас вообще упрямая, - согласился я и пошел по коридору. Двери то открывались, то закрывались, сквозь них были видны женщины, подключенные к довольно зловещим на вид аппаратам. Стоны и вопли отражались эхом от сверкающих стен и полов. Отворив дверь с номером тринадцать, я увидел маму. Она лежала на высокой кровати и читала. Увидев меня, мама обрадовалась и тут же спросила, почему я принес в больницу банку из-под спагетти. Когда я дошел до эпизода с таксистом, она даже рассмеялась. Потом зашла сестра-негритянка и спросила:

- У вас все в порядке, душечка?

- Да, - ответила мама. - Познакомьтесь, это Адриан.

- Надень маску, Адриан, и сядь в уголок. У нас тут скоро будет команда "все по местам".

Полчаса спустя мама больше вопила, чем говорила. И с такой силой вцепилась в мою руку, что чуть не раздавила ее. Вернулась сестра и, к моему облегчению, велела мне уйти. Но мама не выпускала мою руку. Тогда сестра велела мне заняться делом и считать схватки. Когда она снова ушла, я спросил маму, что такое схватки.

- Боли, вот что это такое, - буркнула мама сквозь сжатые зубы.

Что же ты, говорю, не попросила хотя бы спину заморозить, чтобы не болело.

- Терпеть не могу, когда у меня что-нибудь делают за спиной, - ответила мама.

Схватки пошли каждую минуту, мама совсем от них обезумела, а в палату понабежала целая толпа. И все приказывали маме тужиться и делать толкательные движения. Я сидел в головах у мамы и пытался не смотреть на другой конец койки, где врачи и сестры гремели какими-то металлическими штуковинами. Мама пыхтела и отдувалась, как обычно делает, надувая воздушные шарики к рождеству. Вскоре все только и вопили: "Туж-тесь, миссис Моул, напрягитесь же, миссис Моул!" У ма-мы от натуги чуть глаза на лоб не вылезли. "Еще, еще, сильнее, сильнее!" - вопили они. Маму вроде как снова охватил приступ безумия, и доктор крикнул:

- Показалась головка!

Я хотел смыться, но мама спросила:

- Где Адриан? Мне нужен Адриан.

Жалко было бросать ее совсем одну среди чужих, и я пообещал не уходить. В 17.19 мама снова психанула, но тут врач и все сестры вроде как издали громкий вздох. Я поднял глаза и увидел маленькое розовое тельце, висящее вниз головой, все покрыто какой-то белой пакостью.