Вот такие дела!
Наше лучшее угощение — кружочек ливерной колбасы или кусочек хлеба с джемом. Но мы живы, и это главное!
Анна Франк.
Среда, 5 апреля 1944 г.
Милая Китти,
Я не знаю, имеет ли смысл проходить здесь школьную программу. Конец войны представляется далеким, невозможным, сказочным и слишком прекрасным. Если война к сентябрю не закончится, то в школу я уже не вернусь: не хочу отставать от других на два года. Дни заполнены только Петером, мыслями, мечтами. Я так устала от этого, что в субботу вечером почувствовала себя совсем опустошенной. Разговаривая с Петером, я едва сдерживала слезы, а позже хохотала с ван Даанами за стаканом лимонного пунша, возбудилась и развеселилась, но оказавшись одна, поняла, что мне необходимо выплакаться.
Как была, в ванной, в ночной рубашке, я сначала долго и истово молилась, а потом ревела, вся сжавшись на каменном полу, опустив голову на руки. Все еще всхлипывая, я вернулась в спальню, стараясь сдерживаться, чтобы никто меня не услышал. Я пыталась сама приободрить себя и все повторяла: "Я должна, должна, должна…". Окоченевшая от непривычной позы, я упала на край кровати и долго боролась с собой, пока около половины одиннадцатого не легла спать.
И все прошло!
Действительно, прошло. Я должна много работать, чтобы не остаться глупой, чтобы чего-то достигнуть и стать журналисткой. Именно этого я хочу!
Я знаю, что могу писать. У меня есть несколько удачных рассказов и смешных описаний жизни в Убежище, интересных отрывков из дневника. Но талантлива ли я в самом деле, это еще надо доказать.
"Сон Евы" — моя лучшая сказка и удивительно то, что я сама не знаю, как она пришла мне в голову. В Жизни Кади есть удачные места, но в целом это ничто. Я сама — свой самый строгий и лучший судья, знаю, что написано хорошо, а что плохо. Только сам испытавший это, понимает, что писать — так чудесно. Я раньше жалела, что плохо рисую, а сейчас безумно счастлива, что, по крайней мере, писать мне удается. Если окажется, что я недостаточно талантлива, чтобы сочинять книги или работать в газете, то я всегда смогу писать просто для себя. Но я хочу достигнуть большего, я и представить себе не могу, что проживу жизнь, как мама, госпожа ван Даан или другие женщины, которые не работают или работают только ради денег. Мне недостаточно иметь мужа и детей, я не хочу подобно большинству влачить бесполезное существование. Я должна сделать что-то полезное и приятное для людей, которые меня окружают и ничего не знают обо мне… Я хочу что-то оставить и после моей смерти. Поэтому я так благодарна Богу, что он уже при моем рождении дал мне способность мыслить и писать — выражать все, чем я живу!
Когда я пишу, я счастлива: грустные мысли исчезают, и я снова полна сил! Но я по-прежнему не уверена, смогу ли в будущем написать что-то значительное, стану ли писательницей или журналисткой? Я надеюсь на это, очень надеюсь, потому что для меня необыкновенно важно выражать свои мысли, идеалы и фантазии. Над Жизнью Кади надо еще много трудиться, в мыслях у меня уже все готово, но сама работа не очень спорится. Может, так и не удастся закончить, и все полетит в корзину для бумаг или камин. С другой стороны, я думаю: в четырнадцать лет и таким малым опытом еще невозможно писать философские сочинения.
Так что вперед с новыми надеждами! Все у меня получится, я знаю, что смогу!
Анна Франк.
Четверг, 6 апреля 1944 г.
Милая Китти,
Ты просила меня рассказать о моих увлечениях и интересах. Так что слушай, только не пугайся, потому что их очень много. Самое важное для меня — писать, но это не назовешь просто увлечением. На втором месте родословные королевских семей: французской, немецкой, испанской, английской, австрийской, русской, норвежской и голландской. О них я собираю материалы из газет, книг и других всевозможных источников. Я значительно продвинулась в этом занятии, потому что уже давно делаю выписки из биографических и исторических книг. Иногда я переписываю целые исторические очерки.
Мое третье увлечение — это как раз история. От папы я регулярно получаю исторические книги. Не могу дождаться, пока сама не смогу покопаться в библиотеке! Номер четыре — греческая и римская мифология. На эту тему я тоже прочитала много книг. С ходу могу назвать девять муз и семь возлюбленных Зевса, жен Геракла и так далее. Еще меня занимают звезды кино и семейные фотографии. А также история искусств, прежде всего, писатели, поэты и художники. Музыкантами интересуюсь меньше, но думаю, что со временем и это придет. Не очень обожаю арифметику, алгебру и геометрию. Все остальные школьные предметы учу с большим удовольствием, и прежде всего — историю!
Анна Франк.
Вторник, 11 апреля 1944 г.
Милая Китти,
Голова идет кругом. Не знаю, с чего начать. Четверг (последний день, когда я писала в дневнике) прошел обычно. В пятницу (это была страстная пятница) и субботу мы после обеда играли в аукцион. Эти дни пролетели незаметно. В два часа, в субботу началась сильная перестрелка, но быстро затихла.
В полпятого я попросила Петера прийти ко мне, а в четверть шестого мы поднялись на чердак, где оставались до шести. С шести до четверти восьмого по радио передавали прекрасный концерт из произведений Моцарта. Чудесно, особенно, маленькая ночная серенада. Я просто не могу усидеть на месте, когда звучит такая музыка: все во мне приходит в движение! В воскресенье вечером Петер не смог искупаться, потому что корыто с замоченным бельем стояло на кухне. Поэтому мы в восемь вернулись на чердак и, чтобы удобнее было сидеть, я захватила снизу диванную подушку. Мы уселись на ящике, который оказался слишком маленьким для нас двоих, как и подушка. Мы оба опирались на другие ящики и сидели очень близко друг к другу. Но не одни — с нами был Муши!
Вдруг без четверти девять к нам влетел ван Даан и спросил, не захватили ли мы подушку Дюсселя. Мы, включая кота, вскочили и побежали вниз. А там страшная суматоха. Дюссель был вне себя, потому что я захватила его ночную подушку, и теперь он боялся, что в ней завелись блохи. Надо же так взвинтиться из-за пустяка! В качестве мести мы с Петером засунули ему в кровать две жесткие платяные щетки, которые он, правда, обнаружил перед тем, как лечь. Насмеялись мы вдоволь.
Но веселье длилось недолго. В полдесятого Петер постучал и попросил папу помочь ему перевести трудное английское предложение. "Что-то здесь не то, — сказала я Марго, — голоса наших мужчин звучат так, как будто произошел взлом". Мое предположение оказалось верным. Папа, ван Даан и Петер поспешно спустились вниз. А я с мамой, Марго и госпожой томились в ожидании.
Четыре испуганные женщины должны непременно говорить друг с другом, что мы и делали, пока не услышали внизу какой-то удар, потом все затихло, и вскоре часы пробили без четверти десять. Мы все тряслись и побелели от страха, хотя и старались сохранять спокойствие. Где наши мужчины? Что за удар? Неужели они сражаются с ворами? Мы уже ни о чем не могли думать и только ждали. В десять раздались шаги по лестнице. Вошел бледный и взволнованный папа, за ним ван Даан. "Выключайте свет, а потом быстро и тихо поднимайтесь наверх. Не исключено, что явится полиция!".
Поддаваться страху было некогда, я еще успела захватить кофточку, и вот мы наверху.
"Расскажите же, что случилось!"
Но говорить было некому, мужчины снова спустились вниз. Только в четверть одиннадцатого они, все четверо, пришли к нам. Двое стояли на страже у открытого окна. Дверь на нашу половину и окна были закрыты. Ночник мы прикрыли свитером, и только тогда они начали рассказывать.
Петер услышал два громких удара снизу, и спустившись, увидел, что с левой стороны складской двери недостает одной доски. Он помчался наверх, предупредил боеспособную часть нашего семейства, и они, уже вчетвером, снова пошли вниз. Когда они вошли на склад, воры как раз усердно занимались грабежом. "Полиция!" — не подумав, закричал ван Даан. Послышались быстрые шаги: грабители пустились в бегство. Чтобы ночной патруль не заметил следов, папа установил дверную доску на место, но из-за сильного удара снаружи она снова упала. Мужчины такой неслыханной наглости — ван Даан и Петер готовы были убить мерзавцев. Ван Даан ударил несколько раз топором по полу, и снова все затихло. Планку установили, но она упала опять. Оказалось, что за дверью стояли мужчина и женщина, их карманный фонарь освещал складское помещение.