- Знаешь, что это? – спросила она.

Я кивнула, боясь говорить. Она еще никогда не говорила при Пожирании. Лишь объясняла действия, когда мы были в ее комнате, где я дышала ртом, чтобы уменьшить вонь жасмина. Но не при Пожирании.

- Это не свежие сливки, Твайла, - сказала она. – Это сметана.

Я нахмурилась.

- Зачем там сметана?

- Это значит, что она потеряла ребенка, - ответила она.

Я покачала головой, не понимая. Это не было грехом, все знали, что боги могли забрать даже не рожденных детей. Пожиратели грехов знали все секреты мертвого, знали каждый его грех по блюдам, понимали, каким был человек при жизни. Я видела, как мама ест яйца «в мешочек» у воров, вареную печень у склочных дам. Но я не видела еще ни разу сметану на гробе.

- Потеря ребенка – не грех, - сказала я.

- Грех – принять травы, от которых теряешь ребенка, - сказала напряженно мама. – Блоховник, тысячелистник, синий кохош… розмарин. Потому сметана. Молоко жизни испортилось. Только Нэхт решает, когда пора умирать, а не люди.

Я смотрела на гроб, все же слишком маленькая, чтобы понять, а мама встала и оставила миску на гробе, не произнеся завершающих слов. Я хотела уйти за ней, но мою руку схватили.

Из темного угла показалось морщинистое лицо, рот и нос покрывали язвы. Глаза были черными, я не видела радужки, не видела разума в них. Мужчина держал меня за руку удивительно крепко, кости выступали под тонкой кожей. От него пахло чем-то тяжелым и сладким.

- Ее тут нет, - сказал он, в уголках рта блестела слюна, слова были невнятными. – Она – ведьма. Ее нужно было сжечь, или она вернется. Она убила ребенка. Говорила, что нет, нет, но я сделал ей ребенка, а она убрала его.

Я закричала, в комнату вбежал мэр и моя мама.

- Отпусти ее, папа, - сказал он старику, но тот вцепился только крепче.

- Она ведьма! – взревел он, моя рука оказалась свободной. Мужчина рухнул на пол, и мэр вывел меня из комнаты.

- У него бывают приступы, - сказал он моей маме, виновато заламывая руки. – Мы даем ему слезы мака от болей. Он не знает, что говорит. Он хотел быть здесь, попрощаться. Я думал, он будет молчать. Простите, мадам Пожирательница.

Мама посмотрела на меня.

- Что он сказал?

- Что… она сказала нет, но он сделал ей ребенка. И что она ведьма, - добавила я, голос дрожал.

Мама осмотрела мэра, словно читала его, как еду на Пожирании. Она прошла мимо него в комнату Пожирания. Когда она вернулась, в ее руках была миска со сметаной, и мы смотрели, как она съедает ее, а потом бросает миску на пол, и та разбивается.

- Я отпускаю тебя и дарю покой, дорогая. Не приходи на наши улицы и луга. И за твое спокойствие я плачу своей душой, - заявила она, глядя все это время на мэра. – Я жду бычьи глаза на Пожирании вашего отца, - сказала она, мэр выдохнул. – Но я не буду их Есть. Этот грех я не приму.

Он протянул ей серебряник, но мама не взяла его. Только в этот раз.

* * *

- Миледи, нам пора идти, - сказал Лиф, возвращая меня в реальность, хотя я все еще чувствовала, как старик сжимает мою руку. – Миледи? – он заглядывал в комнату. Один взгляд на мое лицо, и он чуть не выхватил меч.

- Я в порядке, Лиф, - сказала я. – Просто…

Лиф посмотрел на Дорина, что не шевелился.

- Подождите снаружи, миледи. Я помогу ему лечь удобнее.

Я кивнула, радуясь уйти, вдыхая чистый воздух и прижимаясь к влажным каменным стенам. Слезы мака. Потерянный ребенок и монстры во тьме. Грех, что мама не приняла. Я поежилась, пытаясь отогнать это.

Когда я заглянула в комнату, Лиф умело передвигал голову Дорина, действуя четко и нежно, и я вспомнила, что его отец умер.

Глава 10:

- Что будем делать сегодня, миледи?

Я смотрела в окно, думая о Дорине, короле и королеве, о Лифе. Его вопрос смутил меня.

- Мы? – спросила я.

- Я не хотел оскорбить. Но подумал… мы здесь, и будет глупо не пользоваться этим. Не мне это говорить, но… если хотите общения, я тут.

- Что ж, - я мило улыбнулась. – Я собиралась молиться.

- Ах, - он помрачнел. – Тогда я должен уйти. Хотя не стоит золотить лилию избытком молитв.

- Ты не веришь в богов, Лиф? – я давно подозревала.

Он посмотрел на меня и покачал головой.

- Не верю, миледи.

- И много таких трегеллианцев?

Он пожал плечами.

- У нас не так, как здесь, если вы об этом. Но Трегелланом управляет совет, а не монархия. Для нас важнее наука и медицина. Богам места мало.

- Но как так? Вы не видите жизни, что Дэг дает вашей науке и медицине?

- Я вижу работу ученых, миледи. И боги не отвечали на мои молитвы, - с горечью добавил он и покачал головой. – Простите, миледи. Я много сказал.

- Нет, - я не успела себя остановить. Лиф посмотрел на меня большими глазами. – У тебя может быть свое мнение. Но выбирай осторожно, кому его озвучивать.

- Здесь можно? – спросил Лиф.

Я кивнула.

- Вам можно?

Я снова кивнула.

- Даже хотя вы – воплощение богини?

- Донен – не богиня, - сказала я. – Она – дочь богов, но не богиня.

Он пожал плечами и улыбнулся.

- Может, потому она мне нравится.

* * *

Когда я жила с мамой и сестрой, у меня было самодельное логово в саду, среди кустов были набросаны ветки, чтобы осталось место внутри. Когда братья уходили на рынок, а мама отдыхала, мы залезали в наше логово и сидели, пряча в листве сокровища и рассказывая истории. Никто не знал, что мы там. Это место было безопасным.

Теперь такой была моя комната, убежищем для нас с Лифом, чтобы прятаться и общаться. Мы говорили о детстве, о промахах и жителях своих деревень. Он спросил. И я рассказала, как попала в замок, и он был потрясен.

- Может, и мне стоит поискать связь с богом.

- Сначала поверь в них, - улыбнулась я.

- Я могу научиться, - улыбнулся он в ответ.

- Ты умеешь петь?

Он встал во весь рост и прижал ладонь к груди:

- В горной тени Лормера стоит,

Смерть от снега ей не грозит.

Благословенная земля,

Будет стоять тут века.

Я улыбнулась, пел он плохо.

- Что думаете? – спросил он, допев.

- Ты – прекрасный страж, Лиф.

- Вы меня раните, миледи, - надулся он и улыбнулся. – Хотя, признаю, я не могу пережить яд.

Я тихо ответила:

- Донен – дочь двух богов. Один дает, другая забирает. Из-за Нэхт я забираю жизнь, как сделала она, забрав небеса у Дэга.

Он кивнул и задумчиво сказал:

- Что бы вы делали, не став Донен Воплощенной, помолвленной с принцем?

- Стала бы следующей Пожирательницей грехов.

- Нет, миледи, - вздохнул он. – Что бы вы делали, если бы судьбы не было? Чего вы желаете?

Я закрыла глаза, вспоминая жизнь. Я не думала о таком варианте. У меня всегда была роль. Когда я в прошлый раз пожелала того, что быть не могло, я оказалась здесь. Я сказала ему, что не знаю, что делают люди, когда они свободны.

- Что значит «свободны» для вас? – спросил он.

- Как ты. Ты можешь идти, куда хочешь, делать, что хочешь. Я не знаю, как это.

- Я не свободен, миледи, - медленно сказал он. – Я уже не могу уходить, поступать по-своему. Я думаю о выборе, как о полете. Люди видят, как парит сокол, и думают, что летать хорошо. Но голуби и воробьи тоже летают. А никто не представляет себя воробьем. И не хочет этого.

Лиф смотрел на меня с такой печалью в глазах, что я не могла дышать. Я хотела убрать это выражение с его лица.

Он встал на ноги и отвернулся.

- Пойду и проверю, не принесли ли ваш ужин.

Я вдруг с ужасом поняла, что однажды Лиф уйдет, он мог выбирать. А я – нет, я останусь в замке навеки. Вся моя жизнь была передо мной. У меня нет даже свободы воробья.

Я не понимала, что плачу, пока не вернулся Лиф. Его выдоха хватило, чтобы я пришла в себя, вытерла щеки, пока он бросил поднос и опустился у моих ног.