"У-ть об-щее" - Уколоть обезболевающее Максимову. В последенее время он уже часто бредил от боли и не мог сам напоминать. Вот Настя, добрая душа, и написала для бабы Вари, чтоб не забывала.

А интересно, если бы ему предложили на выбор этот ночной кошмар или его настоящую жизнь, что бы он предпочел? Конечно, он предпочел бы сон, правда лучше, если это возможно, без наезда, а если уж с наездом, - то не досметри. Вот альтернатива: быть убийцей или стопроцентно умирающим человеком...

Ну положим, вот при Настеньке, разве он мог бы выбрать подлость? Впрочем, почему бы и нет? Ведь, на самом деле, ему осталось-то жить с гулькин нос, неделю-другую, ну может быть, месяц. Зачем ему выглядеть лучше, хотя бы и перед Настенькой. Да и что он такое на ее счет выдумал? Ведь она со всеми ласкова и внимательна, и всем улыбается, да ведь это все от молодости и от бесконечности будущей жизни, а, положим, заболей она смертельно, да что бы знала об этом... и чтобы никакой надежды... да уж врядли бы она всем улыбалась. Идиот, типун тебе на язык, чуть не вслух выругался Максимов и специально вдохнул поглубже, чтобы больнее резануло изнутри. От боли потемнело в палате. Он потерял сознание.

* * *

Сейчас он уже остановил машину у стола заказов и, закрыв глаза, пытался представить Настю. Выходило неопределенно и зыбко, но несмотря на это, вопреки отсутствию конкретных форм, он каждой своей клеточкой вдруг почувствовал ее внутри себя. Добившись полного эффекта, он вылез из машины и хлопнул дверкой. Дверь, будто неродная, откскочила обратно. Тогда Максимов вспомнил соседа дядю Женю, хозяйственного кряжестого мужика, часто помогавшего с починкой жигуленка.

Он еще раз посильнее ударил дверью, и та опять отскочила, как неродная. Кое-как закрыл ее, и пошел в стол заказов.

Через несколько минут огромный бисквитно-кремовый уже покоился в багажнике, а Максимов заинтересовано разглядывал желтый квадрат. Осталось встретить Настеньку, и еще какое-то непонятное дело номер восемь.

- Уть общее! - вскрикнул Максимов и припомнил странное видение с больничной палатой, с латунной спинкой, явившееся ему пока он пытался оживить Настенькин светлый образ. На него опять нахлынул, как из подполья, удушливый лекарственный запах и вся атмосфера безисходности. Да снилось ли ему это? И был ли это сон? А если нет, то что же такое вокруг? Он попытался отогнать все-таки подальше больничное видение, но оно не изгонялось именно из-за этого восьмого дела. Сейчас он вспомнил, как оно рашифровывалось во сне: как обезболевающий укол! Но если, - продолжал рассуждать Максимов,найдено объяснение восне, и наоборот, в реальности, здесь у стола заказов, нет никакого ему объяснения, то не может ли это означать, что имеенно палата с тем безисходным диагнозом и есть его настоящя судьба! А сейчас он опять спит?! Да нет, не может быть, - пока еще безосновательно протестовало чувство самосохранения. Но постепенно на помощь стали приходить, что называется, холодный разум и ее величество логика. Да могла ли та медсестра, претендовавшая на образ Настеньки, такое написать? Во-первых, причем здесь вообще медицина, если она учится на журфаке? Впрочем, бывают военные кафедры и для женщин, и они там, как сестры милосердия, могут проходить практику в реальных московских больницах. И тогда получается, что он настоящий московский больной, доживающий последние дни, который влюбился в медсестру ( ах как это банально!) и настолько, что она ему сниться во сне, как настоящая невеста! Да, да, - прислушиваясь к холодным волнам пробегавшим по спине, самоистязался Максимов, - да вот ему почти сорок пять, он слишком стар для Настеньки, и не является ли именно это подтверждением нереальности свадебного мероприятия? А его вечные страхи... Он вспомнил теперь постоянный страх потерять свое сокровище, - не являются ли и они намеком на фееричность всей комбинации? Да, он больной раком легких, и банальность его увлечения медсестричкой как раз и доказывает эту позицию. Жизнь удивительно скучна и бездарна! Нет ничего жизненее банальности. Здесь он опять, очевидно, поддался чувствам и сам же себя вскоре выправил.

Так ли уж все чисто в той больничной картине? Отчего это медсестра будет писать записочки своей старшей напарнице и приклеивать их у изголовья больного? Во-первых, она могла бы оставить запись в дежурке. А главное! Главный пункт: каким образом полуграмотная, выжившая из ума старуха, может разобрать такое сокращение?! О нет, уже почти ликовал Максимов, конечно нет, неестественно так зашифровывать речь, обращенную к стареющему сознанию. Уж если бы я писал для старухи, то использовал бы только печатные буквы и никаких сокращений! Что за доброта проявлять заботу впопыхах? Ведь можно все напутать. Например и так: "уколоть оживляющее" или "убрать освещающее", или, наконец, "убить оганизирующее". Ну-да малограмотная бабка могла бы и не такое увидеть в легкомысленном послании. Нет, определенно, то был сон.

Ну, хватит. Максимов достал из багажника отвертку, ослабил два винта и приспустил третий, потом плавно прижал дверку, прислушиваясь к щелчку, - замок сухо клацнул и встал на место, пробудив в хозяине чувство губокого удовлетворения. Максимов затянул винты обратно , гордо оглянулся вокруг и посмотрел на часы - до свидания с Настенькой оставалось полчаса, а с учетом времени дня и года и соответствующих ему пробок, он мог и опоздать. Надо спешить, но спешить осторожно, не дай Бог еще попасть в аварию за день до свадьбы. И Настенька ждет там на ступеньках, и самое главное, случись какая беда, и от расстройства не дай Бог проснуться, опять проснуться в той палате. Последня мысль его так задела, что он даже заглушил мотор своей старенькой шестерки.

Максимов ясно понял, что если поедет дальше на свидание, то обязательно попадет в аварию, и даже более конкретно, - задавит человека. Кажется, он даже представил тот проклятый перекресток в паутине треснувшего триплекса.

Он еще раз взглянул на часы и твердо решил ехать автобусом. Все правильно, трезво рассуждал Максимов, если он поедет в автобусе, то никак не сможет никого задавить, и, следовательно, не возьмет греха на свою душу и, как результат, не проснется, в качестве наказания, безнадежно больным, а будет жить долго и счастливо с Настенькой. Да пусть даже это все сон, ну и что? Здесь у него любовь, здесь у него счастливая долгая жизнь, и если не совершать опрометчивых поступков, а жить разумно, как он уже и сделал, исправив дверцу автомобиля, и пользоваться общественным транспортом в опасное время суток, то еще неизвестно, проснется ли он вообще? Эта идея ему очень понравилась, и он ее даже сформулировал: из всех снов мы называем реальностью тот, от которого никогда не просыпаемся. И, втискиваясь в только что подъехавший автобус, он еще и еще раз повторил понравившееся ему утверждение.

Да все наши беды проистекают от безалаберности и спешки, филосовствовал Максимов, разглядывая проплывающие мимо московские кварталы, охваченные осенней лихорадочной красотой. Вот природа, в ней все закономерно и последовательно, за летом всегда наступает осень, а там, не успеешь оглянуться, опять весна и лето... и все вечно, нескочаемо повторяется. Главное, не перескакивать через этапы, соблюдать чувство меры и не ездить на красный свет.

Он оглянулся вокруг. Плотно зажатый пассажирами, он мог только вертеть головой. Такие разные усталые московские лица. Ни одного знакомого, а ведь будь все это сон, наверняка, автобус должен буквально кишеть знакомыми, соседями и родственниками... Вокруг же совсем чужие люди. Впрочем, вон тот гражданин в синем поношеном берете, стоящий к нему спиной... Что-то знакомое проглядывало в осанке и наклоне головы, и в этом берете каких давно уже и не носят, а носили раньше, еще в шестедесятые. Какая-то мелкая, но характерная деталь.

Он вспомнил своего любимого учителя математики, тихого интеллигентного человека, безропотного и безобидного, любимого учениками, и за это гонимого остальной учительской средой, вечно прикрывавшего лысину голубым стертым беретом. Казалось, вся доброта и безропотность мира были сосредоточены в этом несмелом, скромном человеке.