– Фу,– сказал Ален,– но как ты можешь объяснить, что твой отец, который был известным аристократом в стране, был вынужден принимать у себя за столом таких людей, чье воспитание и поведение вовсе не отличалось изысканностью.

– В нашей стране за столом богатого человека могут собраться люди всех рас, всякого состояния,– богатые и бедные.

– Значит, твой отец был очень богат?

– Да, я думаю.

– А где он сейчас?

– Его нет, он умер. И его смерть была настоящей причиной тому, что я была вынуждена покинуть свою страну.

Мой отец был для меня самым большим другом и союзником, можно сказать, единственным другом.

Ее яркие сияющие глаза покрыла легкая пелена печали, но вскоре она снова заговорила, и взгляд ее снова заблестел:

– Я чувствую, что тебе неприятны описания всех этих застолий, которые я видела раньше у себя на родине.

– Неприятно? Что ты, дорогая! Мне это очень интересно. Мне встречались женщины, которые хорошо знали привычки, обычаи, блюда, но никогда не попадались мне люди, так хорошо знающие все нравы людей и недостатки, сопровождающие застолья.

– А ты не думаешь, что женщина, любящая прелести стола, так же любит и другие удовольствия.

– Должно быть, так. Но среди тех, кого ты называла, есть «гипнотизер». Что он делал за столом?

– Он неотрывно смотрел в лица людей, сидящих напротив, до такой степени, что они начинали терять присутствие духа и переставали есть. Тогда он быстро хватал их кусок мяса и убегал, чтобы съесть его где-нибудь.

– Понятно, значит, он ужасный эгоист. Ну, а кто же такой этот «сосун»?

– Этот подносит пищу ко рту, вызывая обильное слюноотделение. Все, кто за ним наблюдает, могут видеть, что в тот момент, когда у него собирается много слюны, он ее с шумом заглатывает и испытывает при этом огромное удовольствие.

– Ну, а что делал «контролер»?

– Он ощупывал, осматривал мясо, чтобы найти самые мягкие, самые нежные кусочки.

– Ну, а что же желал и вообще, что делал «желатель»?

– Этот все время шептал про себя: «Небо, сделай так, чтобы я был единственным человеком за этим столом!»

– Последним ты назвала какого-то «выгребальщика».

– Этот находил хозяина дома и просил его: «Дорогой друг, не будете ли вы так любезны, я заметил, что на дне кастрюли еще осталось немного мяса, кусочки еды. Будьте добры, прикажите, чтобы все это собрали и принесли, есть еще люди, которые не наелись». Впрочем, это не касается меня, я совсем уже не голодна, мы можем идти.

– Я тоже не голоден. А ты позволишь мне задать тебе еще один вопрос перед тем, как мы уйдем из этого ресторана?

– Я тебе отвечу на него, если только смогу. Говори.

– Сколько времени живешь ты во Франции?

– Два года.

– А ты была в других ресторанах до этого?

– Нет, я покинула свою родину и приехала прямо во Францию.

– Но с тех пор, как ты находишься здесь, ты не встречала никого, мужчину или женщину, которые бы тебе сказали, что здесь, во Франции, да и в большинстве европейских стран еду не берут пальцами?

Вопрос ее нисколечко не смутил, и она ответила:

– Ты, вероятно, заметил, что я умею пользоваться ножом и вилкой, когда нужно. Но сегодня это было бесполезно. Почему бы мне, когда я нахожусь наедине с тобой, показывать себя иной, чем я есть на самом деле? Ведь ты предпочитаешь откровенность, не так ли?

– Что ж, твоя откровенность меня очаровывает,– сказал Ален.– Но в то же время и удивляет. Ты, наверное, заметила, что все вокруг за соседними столами смотрели на нас с упреком.

– Мы всего первый раз вместе в ресторане, а тебя уже волнует мнение окружающих?

Он понял, что она не испытывает никакого чувства стыда за свое поведение за столом, и это было удивительнее всего.– Но, в конце концов,– сказал он,– ты, наверное, видела и в своей стране европейцев, и как они вели себя за столом.

– Когда мой отец принимал у себя иностранцев, они вели себя, уважая наши обычаи.

Он заметил:

– Потому что они очень воспитанные люди. И поскольку ты теперь живешь во Франции, ты должна вести себя так же, как и все французы. Это будет примером твоего прекрасного воспитания.

– Хорошо, в будущем я буду вести себя так же, как и француженки.

– Но ты не должна поступать так же, как француженки, во всем. Впрочем, у них одни прекрасные качества.

– Я это заметила. Ну, а ты мне очень нравишься, и мне этого достаточно.

– А в течение этих двух лет, что ты находишься среди нас, ты, конечно, замечала, как ведут себя здесь люди, в том числе и за столом?

– Меня это больше не интересует. Я оставила свою страну только потому, что я бежала оттуда, но не затем, чтобы привыкнуть к новой жизни в какой-то другой стране.

– И никто во Франции тебе раньше не делал никаких замечаний?

– Никто.

Говорила ли она правду или насмехалась, трудно было понять. Вряд ли можно было допустить, что все эти два года она жила во Франции в одиночестве, хотя это тоже было возможно. Правила поведения, которым она была обучена в своей стране, гордость, откровенность – все это делало ее женщиной, которая была полной противоположностью выхолощенной европейской воспитанной женщине. И вместе с тем это было лучшее, что отличало ее от всех других. В какой-то степени можно было сказать, что Хадиджа была неведомой, дикой женщиной для Европы. Если это так, то ему она прекрасно подходит. Ален был доволен, потому что ему надоели эти цивилизованные высокообразованные куклы. Не жалея о встрече и начавшемся приключении, он чувствовал, что попробует испытать это приключение до конца. Но она, эта таинственная женщина, испытывает ли она такое же чувство?

– Рассказывая о своей стране, ты сказала, дорогая, что оставила ее потому, что бежала оттуда. Скажи, к тебе там плохо относились?

– Не хуже, чем к другим женщинам.

– Но ты сказала, что твой отец был очень известным и состоятельным человеком.

– Да, он был аристократом, каких там теперь нет и какие редко встречаются даже в вашей стране.

– Ты очень любила его?

– Я его обожала. Он был для меня все, потому что он всегда относился ко мне с добротой, нежностью и был очень справедлив. Я была для него прежде всего ребенком, а затем уже женщиной, и я ему за это очень признательна.

– Тебе приятно рассказывать мне о нем?

– Мне очень приятно о нем говорить. Ты – первый из мужчин, перед кем я могу открыть свою душу и поделиться воспоминаниями о своем отце. Если бы ты его знал, я думаю, ты смог бы его понять. Он полюбил бы тебя так же, как он любил меня.

– Он умер молодым?

– Очень молодым. Его убили.

– Почему?

– Ему не могли простить того, что он остался верным французам, которые помогли достичь величия нашей стране. В тот день, когда государство получило независимость, оно оказалось очень неблагодарным и несправедливым к своим лучшим сыновьям, а мой отец был как раз в их числе.

– Хадиджа, ты можешь теперь мне сказать, из какой страны ты приехала?

– Разве ты не понял, что я из страны, где самое чистое небо, самое яркое солнце и самое голубое, лазурное море, которого нет больше во всем мире, где морской берег с его солнечными, наполовину пустыми дикими пляжами протянулся более чем на две с половиной тысячи километров, страны, где сами руины давно погибших городов носят все те же прекрасные, грандиозные имена, сохранившиеся на протяжении веков.

– Так ты из Туниса?

– По отцу – да, он принадлежал к одной из самых богатых и знаменитых семей нашего государства, и он был ближайшим родственником последнего бея, низвергнутого со своего трона при провозглашении республики, но моя мать из Индонезии.

– Она еще жива?

– Да, она живет в одном из маленьких городков Туниса с моими младшими братьями и сестрами. Моя бабушка по матери тоже жива. В следующую луну ей исполнится девяносто шесть лет. Она родилась в Бали и была там одной из восьмидесяти четырех священных танцовщиц. Однажды мой будущий дедушка, который занимался торговлей лошадьми (он вывозил их на великолепных парусниках далеко от Туниса, в Индию и Индонезию), увидел, как танцевала моя бабушка. Ей было тогда четырнадцать лет. Он сразу же влюбился и украл ее. Был ужасный скандал, но ему все же удалось спрятать ее на одном из парусников, и они сразу же вышли в море. За это он был приговорен к смерти, впрочем, как и та, которая стала его женой. Ни он, ни она не смогли больше вернуться в Индонезию.