Давая объяснения, он водил карандашом по чертежу. А со склоненного лица девушки все капали слезы, медленно, беспорядочно, то на одно место, то на другое, и тушь намокала, расплывалась. И оттого, что он одурел от запаха увядших цветов и аромата духов, исходившего от обеих женщин, и еще оттого, что в этот поздний час его уже давно мучил голод, а крупные слезы упорно капали на чертеж, над которым он корпел целую неделю, ему казалось, что он сделал неблагодарную и бесполезную работу и теперь напрасно распинается перед людьми, которые его не слушают и все трое словно давят на него, мешают ему двигаться и дышать, как бывает в ночных кошмарах. "Отойдите! - хотелось ему крикнуть. - Отойдите, не давите на меня так... Дайте дышать... Отойдите, говорю вам!.." Он с трудом переводил дух, лоб и все тело его покрылись испариной, ему хотелось поскорей покончить с объяснениями и выйти на свежий воздух.

Но Де Керини словно не замечала этого, она была так же равнодушна к нескрываемому раздражению Сильвио, как и к слезам дочери. Настойчиво и подробно, проявляя опытность в делах и вместе с тем чисто женское любопытство, она засыпала Сильвио вопросами и возражениями. А для чего этот коридор? А где комнаты для прислуги и лестница черного хода? Ванная? Отопление? Сад? Террасы? А где же атрий? Все эти замечания обнаруживали практический, почти мужской ум и подтверждали подозрение Сильвио, что главную роль здесь играла именно она. Это она решила построить новый дом, это она по каким-то своим соображениям, о которых трудно догадаться, выбрала Сильвио из тысяч других, более известных архитекторов; она же, вероятно, и будет платить. Во всяком случае, остальные двое не имели никакого голоса.

Наконец, усталая, но все еще не удовлетворенная, Де Керини объявила, что на сегодня довольно: уже поздно, разговор можно продолжить завтра в этот же час. Обрадованный, Сильвио встал, свернул свои чертежи, попрощался с Де Керини, ее дочерью и Манкузо. Де Керини спокойно велела дочери проводить Сильвио до двери; он вышел из гостиной вместе с девушкой и оказался наедине с ней.

Здесь, в просторной прихожей, среди множества однотонных ковров с докучливыми восточными узорами, царил полумрак; и в этом полумраке глаза Амелии казались еще огромнее; как тает воск от пламени, так ее белый лоб и щеки, омытые слезами, как бы растаяли и расплылись от блеска широко раскрытых глаз. Сильвио невольно подумалось, что в этой девушке есть что-то неестественное, чтобы не сказать - уродливое. Она в равной степени была ребенком и женщиной. При ее едва развившейся фигуре претенциозное и крикливое платье казалось маскарадным костюмом в дурном вкусе. "Ей был бы гораздо больше к лицу костюм школьницы", - подумал Сильвио. Но он тут же попробовал представить ее себе в этом костюме и понял, что с накрашенным лицом и жеманными манерами она выглядела бы еще более жалкой, как те актрисы варьете, которые, чтобы посмешить публику, одеваются под девочку, не смывая грима и не оставляя своих развязных жестов. Напротив, они держатся еще непристойнее. Получается грязная, отталкивающая комедия, разыгрываемая на потребу грубой публике.

Смущенный пристальным взглядом этих жаждущих глаз, он хотел откланяться и уйти. Но она остановила его движением руки. Потом, понизив голос и с опаской поглядывая на дверь гостиной, прошептала:

- То, что вы сказали об этом доме, сущая правда... Просто удивительно, как вам удалось сразу все понять... Вы сказали правду: здесь живут лицемерной и нездоровой жизнью.

Сильвио почудилась в ее голосе такая неискренность и пошлость, что ему стало вдруг стыдно своих громких фраз и он густо покраснел.

- Не принимайте мои слова всерьез, - сказал он смущенно, - потому что это всего лишь слова, как и всякие другие... Я их сказал, только чтобы произвести благоприятное впечатление... но я и сам не верю...

Она упрямо покачала головой.

- Нет, нет, это все правда, сущая правда.

"Ну и влип же я!" - подумал Сильвио. Он был уверен, что его слова вызвали у девушки фальшивый восторг, и ему было досадно, что они имели такой смешной и жалкий эффект.

- Поверьте, - сказал он, - я говорил пошлости, вздор, пуская пыль в глаза... Если бы это услышали многие из моих коллег, они подняли бы меня на смех...

- Вы просто скромничаете, - сказала она, упрямо глядя на него с благодарностью.

- Нет же... уверяю вас...

- Лицемерная и нездоровая жизнь... как это верно! - продолжала она, потупив глаза. Но голос ее показался Сильвио таким неискренним, что он невольно вздрогнул. - Завтра, - продолжала она, оживляясь и поглядев на Сильвио, - я заеду за вами в пансион... Мне нужно с вами поговорить.

Сильвио хотелось только одного - поскорей уйти. Поэтому он с торопливой любезностью согласился. Девушка наградила его своей смущенной детской улыбкой и, как замужняя женщина, протянула ему руку для поцелуя. Целуя руку, он почувствовал, как Амелия вздрогнула и поежилась от удовольствия. Еще не опомнившись от удивления, он очутился за дверью. Легкий морской ветерок, дувший в лицо, показался ему удивительно приятным.

Пансион помещался в старинном доме, на фасаде которого висела мемориальная доска, так как полтора века назад здесь жил знаменитый немецкий поэт. В просторных комнатах с расписными потолками и стенами, с красными мозаичными полами тоже царил провинциальный и вместе с тем аристократический дух старины. Комната Сильвио была одной из самых больших, и ее нетрудно было превратить в рабочий кабинет. Кровать отгораживала ширма, остальная часть комнаты была пуста, только в одном углу стоял наклонный чертежный столик на высоких ножках. У окна по одну сторону стоял письменный стол, по другую книжный шкаф; за столом Сильвио писал и читал, а в шкафу держал свои учебники и кое-какую беллетристику. Все было размещено в строжайшем порядке: книги стояли на полках по размеру, карандаши, бумага, циркули и другие принадлежности находились на чертежном столике, папка и чернильница - на письменном столе. Сильвио, помешанный на аккуратности, не мог работать, если видел что-нибудь не на месте; каждое утро, когда горничная уходила, убрав комнату, он все раскладывал по-своему и не успокаивался, пока не исчезали малейшие следы ночного беспорядка.