И официантки, а также заведующий столовой всегда были обижены, что самый уважаемый человек в цехе, известный всей стране, почему-то игнорирует лучшую из цеховых столовых завода. Итак, как только Кузьмич сел за столик, к нему подбежали все три официантки и каждая из них приглашала его пересесть на ее ряд. А через несколько минут легкой походкой подошел сам заведующий, одетый в короткую белую куртку и в белый колпачок, и, по привычке старого официанта, гордящегося своей выучкой, щелкнул у столика каблуками:

— Чего изволите, Георгий Кузьмич?..

Кузьмичу понравилось эта подчеркнутое уважение к его персоне. Он подкрутил свои казацкие усы, кашлянул и после короткой паузы ответил:

— Чего-то перекусить.

— Ясно, — кивнув на ходу головой, сказал заведующий и исчез в буфете. Через минуту он торжественно, как на дипломатическом обеде, поставил на стол перед Кузьмичом бутылку пива, салат из помидоров, настоящую домашнюю колбасу, просто дымящуюся на сковородке, несколько кусочков голландского сыра. Ничто не вызвало в глазах Кузьмича такого уважения к себе, как эта колбаса. Он даже подумал, что она зажарена не хуже, чем это умеет делать Марковна.

Выпив полстакана пива и отдав дань своему несвоевременном аппетиту, Кузьмич заметил, что за соседним столиком спиной к нему сидит тот, кто был причиной такого аппетита, — Коля Круглов со своим новым подручным. Ожидая официантку, они скучали и в десятый раз перечитывали меню.

Ага! Пусть посидят и посмотрят, какая разница в отношении к ним и к Кузьмичу. Собственно, подручный мало интересовал Гордого. Он пока знаменитый только тем, что устроил взрыв в мартене. И на этот мартен Колька Круглов взял его... Куда только смотрит Макар Сидорович? Надо как-то заглянуть к нему и поговорить об этом. Колька, ясное дело, талант в их деле, но нельзя потакать всем его прихотям...

Вот и пусть видит, как уважают Кузьмича. Пусть посидит и почитает меню... Но вдруг Кузьмичу стало стыдно за себя — эх, ты, старый рабочий класс! Откуда это у тебя взялась кулацкая колбасная идеология? Гордишься тем, что все в этой столовой бросились кормить тебя, а о других забыли?.. Есть чем гордиться, нечего сказать!.. Полынь-трава, полынь-трава.

Кузьмич встал, подошел к столу Николая, положил свои жилистые руки ребятам на плечи.

— Идите ко мне, головорезы. А то, вижу, вам не скоро подадут.

Коля смутился, беспокойно заерзал на стуле. Щеки, покрытые замысловатыми узорами из коричневых веснушек, густо покраснели, а рыжие ресницы часто замигали.

— Что вы, что вы, Георгий Кузьмич... Мы же только пришли. И вообще мы не спешим. Не беспокойтесь, пожалуйста.

— Ну, меня принимайте в компанию, — нахмурился Кузьмич, перенося бутылку с пивом и сковородку с колбасой на Колин столик.

Официантки немедленно бросились обслуживать Колю и Владимира. Вскоре весь небольшой стол был заставлен блюдами.

— Ну, что же, голубчики сизые, от пива не отказываетесь? — Обратился Кузьмич к ребятам, наполняя стаканы.

— Как сказать, — уклончиво ответил Коля.

А Владимир был так растерян, что, отложив вилку, тыкал в кольцо колбасы металлической ложкой. В его жизни происходило событие за событием. Подумать только! С ним, как с равным, хочет выпить человек, которого он знал по фотографиям в газете еще до своего отъезда из села!..

— Будем! — Поднял стакан Гордый.

Выпили. Кузьмич вкусно кряхтел, вытирая усы, Коля орудовал ножом и вилкой, а Владимир сидел неподвижно, боясь прикоснуться к еде. Долго они беседовали за столиком. Кузьмича так и подмывало сказать Коле о неуместном выбор подручного, но не случалось удобного случая. Когда же Сокол признался, что ему хочется быть сталеваром, Кузьмич не сдержался, вспыхнул:

— Сталеваром хочешь быть?.. Да?.. А держать дело под контролем не умеешь! Какой же ты сталевар, если сталеварам свинью подложил?.. Ответь мне... И после этого ты берешь его в подручные!.. Эх, ты... Хоть и вместе у министра были, а уши у тебя зеленые, Николай. Как ботва на свекле.

— Георгий Кузьмич! — С нажимом произнося каждый слог, выдавил из себя Круглов. Он даже поднялся со своего стула. Теперь он уже был красный не от смущения, а от гнева. — Вы подсели ко мне, чтобы выпить с нами по стакану пива, или только для того, чтобы оскорблять моего подручного?.. Маша! Сколько с нас?

— Да бог с тобой, милый. Я заказывал.

— Мы вашего пива пить не будем, — мрачно произнес Коля, положив на стол новенький полтинник, даже шелестевший под его пальцами.

А Владимир не знал, как ему держаться.

— Коля, это же правда. Коля... Георгий Кузьмич правду говорят.

— Знаю, что правда. Но не всякая правда за хлебом-солью говорится. Уважай того, с кем рюмку пьешь. Если даже у него не уши, а свекольная ботва на голове.

Кузьмич не ожидал такого поворота разговора. Ему не хотелось ссориться с Кругловым.

— Ну, хорошо, Николай. Не обижайся. С кем этого не бывает?.. Скажешь слово, а затем сам пожалеешь.

Черт его знает, что за молодежь пошла?.. Разве бы он, Гордый, в свои далекие двадцать лет посмел бы так со старым сталеваром разговаривать? Даже если бы оскорбили его, — проглотил бы галушку. А тут, видите ли, столько чести! Как их только воспитывают по тем ремесленным училищам?.. Тем не менее, почему Коля должен промолчать? Только потому, что он, Гордый, старше его? Он сам когда-то говорил этому мальчишке, что по делам, а не по годам человека уважать надо.

Неизвестно, каким чудом домик Гордого сохранился во время войны. Но он отличался от окружающих домов только тем, что был покрыт не шифером, а этернитом. Зато сад у Гордого был такой, что ему завидовали все соседи. Чего здесь только не было! И райские яблоки, и огромные груши-бергамот, что во время своей полной зрелости кажутся выкованными из осколков солнца, и крупный, как прозрачные стеклянные бусы, черноморский виноград с узорчатыми листьями, опушенными снизу серебристой подкладкой. А между деревьями росли розовые и красные розы, которые, благодаря особому попечению Прасковьи Марковны, играли не только декоративную роль. В доме Гордого не признавали никакого другого чая, кроме собственного розового. А что уж говорить о редком варенье, которое умела готовить Марковна из своих роз! Обойди полмира, и тебе все равно не придется отведать такого ароматного, такого вкусного варенья.

В самом доме стояла мебель трех разных поколений. В углу щеголял своими столетними цветами на зеленых боках окованный обручевым железом сундук, полученный Марковной в наследство еще от покойной бабушки. Уже и Марковна постарела, а сундук до сих пор напоминал пышную женщину, вырядившуюся в праздничную плахту и новую корсетку.

А в другом углу стоял новый шкаф с зеркальными дверцами, который можно увидеть сейчас почти в каждом доме. У шкафа на отдельном столике сверкает своей полировкой рижский радиоприемник. На стенах было развешано множество фотографий близких и дальних родственников семьи Гордого. А возле окна, на самом почетном месте стояла святыня этого дома — шахматный столик.

Когда Георгий Кузьмич зашел во двор, Марковна с Лидой пропалывали грядки. Настроение у них было, видно, не очень веселое, потому что они почти не разговаривали между собой.

— Ты бы к Валентине заглянул, — сказала Марковна, заметив во дворе Кузьмича. Лида тоже подняла глаза, и Кузьмич обратил внимание на то, что они красные от недавних слез.

— А что с ней? — Тревожно спросил Гордый.

— Заболела.

— Увидела фотографию в журнале. Виктор Сотник, оказывается, живой, только...

Лида не закончила фразу и склонилась над грядкой.

— Виктор Сотник? — Растерянно процедил сквозь зубы Кузьмич. — Как же это может быть?.. Не понимаю.

— И понимать нечего. Закрутила какая-то голову. Вот он и забыл обо всем на свете, — сказала Марковна.

— Где же он?..

— На Магнитке, — ответила Лида, поправляя волосы, падавшие ей на глаза, когда она наклонялась над грядкой.