— Я же не знаю... А разве это плохо — чучела?

— Для этого их надо убить... А папа их спас, чтобы они жили...

— Вынести бы их на солнце. Пусть отогреются и обсохнут, — сказала Лида, выходя из тени.

Олег насыпал им под осокорем растертого на мелкие крошки белого пшеничного хлеба. Орлы не обращали на эти крохи никакого внимания.

— Папа, почему они не едят?

— Наверное, это не их еда, — весело ответил Федор.

Олег всегда любил отца Федора, а теперь смотрел на него почти с фанатичным восторгом. И хотя он знал, что Федор не настоящий отец, настоящий отец погиб на фронте, но парень любил его как родного.

— Посмотрите, как они тянутся друг к другу! — Воскликнула Лида, показывая на орлов. — Беда даже соперников делает друзьями. Ну, как?.. Вам теперь хватит неба?..

А орлы, уже немного обсохли, ударили крыльями о траву, будто проверяли, есть ли под ними точка опоры, надежна ли она. Переглянулись между собой. Затем оттолкнулись от земли и взлетели в небо. Долго кружили в безоблачной синеве над тем местом, где стояли их спасатели.

Сталевар Георгий Кузьмич Гордый закончил смену в семь часов утра. Смена была удивительно неудачной. Ему не повезло с металлоломом. В мульдах, пришедших из шихтового двора, лежала сама металлическая стружка. Ни единого цельного куска металла! Попробуй на таком металлоломе выдать скоростную плавку! Правда, он закончил плавку за восемь часов, то есть на два часа раньше нормы, но какая она скоростная, когда даже двадцатилетний Колька Круглов на прошлой неделе выпустил плавку за семь часов пятнадцать минут, а он, Гордый, выпускал и за семь и за шесть с половиной?.. Черт его знает, что они себе думают с той стружкой!.. Ну, гнали бы ее в домны... Раньше какая благодать была! Сталевары знали только один лом — порезанную на куски танковую броню, обломки орудий, минометные плиты... А теперь стружка. Разве это работа?.. Забот не оберешься. Не знаешь, как и подойти к ней — то ей много тепла, то ей... А главный ее недостаток заключается в том, что отвыкли от нее за последние годы.

Гордый в сердцах так подкрутил свои обвислые запорожские усы, что на пальцах осталось несколько порыжевших от сигаретного дыма волосинок. А когда выходил из проходной, неизвестно по каким причинам обругал девушку-вахтера:

— И не стыдно тебе, вот такой розовощекий, торчать тут?.. В цехе для тебя работы нет?.. Эх, полынь-трава, полынь-трава...

Все ему сегодня не нравилось, даже завод, который он любил больше всего. Видишь, сколько дыма! Дышать людям нечем. На других заводах можно в белом воротничке у мартена стоять, а здесь роба на второй день черная... И хотя это, безусловно, было преувеличением, потому что Кузьмич ходил в своей серой куртке из толстого сукна не второй день, а второй год, но ему казалось, что дышать трудно именно от заводского дыма.

Кузьмич не любил возвращаться домой трамваем. Шел он всегда пешком, медленно, не спеша, раздумывая сразу над десятком проблем — от вопроса о том, как лучше загружать в печь руду и известняк, до точных подсчетов расстояния между Курильскими островами и Нью-Йорком.

Сегодня он тоже не изменил своей привычке, хотя и хотелось скорее попасть домой, выпить «святой водицы», закусить соленым огурцом, закрыть ставни и лечь в постель. Марковна обещала купить у соседей домашней колбасы... Это было бы хорошо. Лучшей закуски нет в мире.

Как на грех, случалось приключение за приключением.

На полпути он заметил, как незнакомый молодой рабочий, спеша на завод, на ходу прыгнул в трамвай. Ветром с его головы сорвало кепку. Рабочий размахивал руками, что-то кричал, но трамвай не останавливался.

— Ну и вожатый! — Буркнул Георгий Кузьмич. — Никакого тебе сочувствия к человеку. А может, человек не привык без кепки. Может, он без кепки, как без головы. А мужчине смену стоять... Эх, народ!

Недолго думая, Кузьмич поднял грязную кепочку и побежал догонять трамвай. Конечно, не в его лета бежать наперегонки с трамваем. Наверное, не догнал бы его Кузьмич, но рабочие заставили вагоновожатого остановить вагон.

— Останови, дурак! Разве ты не видишь, кто бежит по колее?..

Когда Кузьмич подбежал к трамваю, хозяин кепки покраснел, как рак в котле с кипятком.

— Возьми, голуб сизый. И смотри, чтобы тебе в другой раз голову не сорвало. А сорвет — бежать за трамваем не буду. Потому что все равно без надобности.

Рабочий не знал, как ему держаться.

— Спасибо, Георгий Кузьмич. Спасибо... Ей-богу, даже неловко перед вами. Ей грош цена в базарный день...

Кузьмич нахмурился.

— Не в том суть... А откуда ты меня знаешь?

— Кто же вас не знает, Георгий Кузьмич? Вас далеко знают.

— Ну, хорошо, хорошо... Носи на здоровье.

Когда трамвай тронулся, настроение у Кузьмича немного улучшилось. Все же его люди уважают. Взглянул на солнце — уже высоко поднялось. Видимо, восьмой час утра. Нежная светло-зеленая листва, украшавшая невысокие стебли молодой кукурузы, тихо шелестела вдоль трамвайной линии. Рабочие домики щеголяли яркой белизной шиферных крыш. Проволочные заграждения вокруг усадеб были почти незаметны в густых зарослях кустистой желтой акации. Домны и дымоходы мартеновского цеха на фоне безоблачного неба вырисовывались синими контурами и с трехкилометрового расстояния казались легкими, почти прозрачными. От состава лесоматериалов пахло густым запахом сосновой смолы. Из-под самых ног Кузьмича ветром вырвало пыль и закрутило на трамвайных путях, на асфальте шоссейной дороги, словно неизвестно откуда сорвалась невидимая спираль и теперь прыгала, навинчивая на себя змейки дорожной пыли.

— Черт ведьму крутит, — улыбнулся в рыжие усы Георгий Кузьмич, вспомнив, как ему в детстве объясняли это явление.

Возможно, настроение Кузьмича и вовсе изменился бы к лучшему, если бы ему на дороге не встретилась коза. Да, обычная белая коза без каких-либо особых примет, привязанная к железной трубе, вбитой в землю. Веревка была такая длинная, что коза перешла на другую сторону трамвайных путей, запуталась среди кустов шиповника и стояла с вытянутой шеей, в которую врезался толстый конопляный узел. Скоро снова должен был проходить трамвай.

— Вот несчастье, — вслух подумал Георгий Кузьмич и принялся спасать козу от неминуемой беды.

В это время из соседнего двора выбежала пожилая женщина и еще издалека закричала:

— Ах ты, ворюга старый!.. Попался!.. И не стыдно тебе на старости лет у рабочего человека козу воровать?.. Это, наверное, он на прошлой неделе и у Сидоровны со двора увел. Си-до-ров-на-а!..

— Эй, ты, глупая баба, — сердито сказал Кузьмич. — Чего кричишь? Иди ближе и посмотри, что с твоей козой случилось. Если бы не я, ее трамвай стащил бы на колею, и тогда поминай как звали... Получила бы рожки да ножки.

Женщина подошла ближе и узнала Кузьмича.

— Это вы, Кузьмич?.. Простите меня, пожалуйста. А у нас здесь на прошлой неделе у Сидоровны коза пропала.

— Какой же дурак привязывает коз у самых путей, да еще на такой длинной веревке?

— Ой, горе! — Жаловалась женщина. Распутала веревку, отвязала козу и повела во двор.

Кузьмич оглянулся. За его спиной стояла Лида. Видно, она сдерживала себя, чтобы не рассмеяться преждевременно, а сейчас залилась веселым, неугомонным хохотом.

— Ну, что?.. Досталось вам?..

— Видишь, за мое жито меня и побито... А это нехорошо... Чего ты подглядываешь?.. Смотри мне, никому не рассказывай. И так на душе невесело. Эх, полынь-трава...

— А чего бы это вам грустить, Георгий Кузьмич?..

С Лидой они сдружились еще во времена оккупации, когда девушка помогала Гордому прятать ценное заводское оборудование. А после того как вернулась из эвакуации Валентина и они начали вместе работать, Лида стала частой гостьей в небольшом, но уютном домике Гордого. Иногда она заходила с Валентиной, но чаще забегала сама, помогала старой Марковне побелить комнаты или перед праздником испечь пирогов. От нее, как и от Валентины, у Гордого секретов не было.