В просторной хате, ярко освещенной переносной электролампой, получавшей энергию от трещавшего во дворе школы движка, было людно. Здесь собралась молодежь — медсестры, санитары, врачи. Пришли некоторые ходячие раненые.

Хрипло играл патефон. Девушки танцевали.

Сменили пластинку, и зазвучал гопак. Девушки и ребята, охая и ахая, пристукивали об пол каблуками.

Открылась дверь комнаты, и на пороге появился капитан Дин. Он широко улыбался, щурился от яркого света. В сенях, за спиной Дина, толпились еще четыре американца и среди них уже знакомые Симе сержанты Мэлби и Хатчинс. Мэлби — авиатехник, прилетевший вчера на По-2 к месту аварии «летающей крепости», а Вилли Хатчинс — бортстрелок из экипажа Дина. Все, кроме сержанта Мэлби, были чуть навеселе.

Пляс прервался, шум стих, икнул и умолк патефон. Молодежь с любопытством смотрела на пришедших.

— Принимайте в компанию, — промолвил капитан Дин. — Хотим повеселиться. Мой экипаж в неполном составе…

— Пожалуйста, заходите! — приглашали наперебой.

Гостям освободили лучшие места на скамейке, стоявшей у завешанных одеялами окон.

Американцы вошли в комнату, потоптались у порога, а затем, по русскому обычаю, начали знакомиться, пожимая всем присутствующим руки.

При ярком электрическом свете Сима хорошо рассмотрела молчаливого сержанта Мэлби. Лицо у Мэлби маленькое, кругленькое, щеки обвислые. Глаза так прищурены, что трудно разглядеть их цвет. Брови — маленькие черненькие треугольнички, нос прямой, острый, с широкими ноздрями. Рта почти не видно — он безгубый, точно складочка между обвислыми щеками. А уши! Большие, в синих прожилках. Не будь их, лицо Мэлби было бы похоже на печеную тыкву.

Всеобщее внимание привлек широкоплечий, короткорукий, с простым улыбчивым лицом сержант Хатчинс. Он с интересом оглядывал комнату.

— Впервые в русском доме, — пояснил Дин, заметив, что все наблюдают за сержантом.

А тот вначале пощупал вышитый красными петухами и маками рушник, которым была увенчана икона, потом начал разглядывать полки с посудой. Увидев покрытую золотистым лаком, расписанную цветочками деревянную ложку, сержант пришел в восторг. Он схватил ложку и с любопытством начал рассматривать ее. Ложкой заинтересовались и другие летчики.

У печки сидела на табуретке хозяйка дома — пожилая женщина в белой вышитой сорочке, повязанная белым ситцевым платком. Скрестив на груди руки, она наблюдала, как веселится молодежь, и о чем-то думала. А когда пришли американцы, хозяйка поднялась и перенесла табуретку в самый угол, где стояли ухват, кочерга, веник, чтобы было больше места для гостей. Увидев, что сержант интересуется ложкой, хозяйка незаметно прибрала с полочки веретено, ножницы, клубок ниток и сунула их в кувшин, потом зачем-то переставила на другое место веник. Сима заметила тревогу хозяйки, и ее начал душить смех. Но смеяться было неловко, и она отвернулась к Ирине, которая рассматривала патефонные пластинки, не зная, какая из них больше понравится американским летчикам.

— Никак не выберешь? — упрекнула Сима подругу.

— Выбирай сама, — ответила Ирина. Потом вдруг тихо спросила, кивнув на летчиков: — Неужели их сбили свои же? Просто не верится.

— Не сама я придумала. Раненый капитан сказал мне это. — Сима повернулась и увидела, что совсем рядом стоит сержант Мэлби. Девушку поразили его глаза. Раньше незаметные, прятавшиеся в морщинах лица, очи теперь округлились и были настороженными. Сима даже успела разглядеть, что глаза у Мэлби густо-серые, с прозеленью, как первый лед на запущенном пруду.

«Он понимает по-русски, — вдруг мелькнула догадка у Симы. — Но почему скрывает, почему его встревожили мои слова?»

Лицо сержанта Мэлби тут же приняло обычное выражение. На нем заиграла натянутая улыбка. Сима почувствовала какую-то непонятную тревогу.

«Зачем этому сержанту скрывать, что он понимает по-русски?» — мучил ее вопрос.

Аэродром, где базировались американские тяжелые бомбардировщики авиакрыла полковника Джеймса Доллингера, находился в одном из предместий Лондона. Жизнь на аэродроме давно утихла. Обезлюдел командный пункт, опустели площадки, на которых, широко раскинув мощные крылья, стояли зачехленные машины. Позади — полный напряжения, тревог и опасностей день. Завершена очередная челночная операция.

Полковник Доллингер не в духе. Он сидел в глубоком мягком кресле в углу просторного кабинета и со стороны смотрел на свой рабочий стол, на массивный канцелярский прибор из серого, под мрамор, в медных прожилках сплава. Между двумя приплюснутыми чернильницами, которых полковник никогда не открывал, так как обходился цветными карандашами и авторучкой, вздыбилась пара лосей. Уставив взгляд на лосей, он сосредоточенно думал…

У Джеймса Доллингера полное круглое лицо, короткая красная шея. Выбритые щеки отсвечивали синевой. Он еще молод, однако уже отяжелел.

Полковнику хотелось курить, но лень было поднять руку за сигарой. Тянуло еще раз посмотреть на карту Белоруссии, где среди болот остался экипаж капитана Дина, но трудно расстаться с креслом. Вспомнился неприятный разговор с командиром авиадивизии. Высокий генерал с худощавым умным лицом кричал на него и говорил, что ему, полковнику Доллингеру, впору командовать экипажем, а не двумя сотнями самолетов. Но не только история с экипажем Дина удручала полковника. Война, кажется, шла к концу, а он многого еще не понимал. И это пугало. Доллингеру казалось, что из-за своей неполной осведомленности он остается в проигрыше. Правда, известно ему немало. Иногда он даже побаивался, как бы с ним, человеком, которому столько известно, что-либо не произошло. Ведь были в Америке подобные случаи… Поэтому Доллингер и на операции вылетал очень редко: в воздухе все может произойти. Но несколько успокаивало то, что вокруг него есть люди, которые знают гораздо больше его.

Вчера перед вылетом с русского аэродрома к Доллингеру подошел майор Мэлби. Он почему-то носит сержантские погоны и числится в команде аэродромного обслуживания. Мэлби спросил у полковника:

— Вы идете флагманом или в звене Д?

— В звене Д, — ответил Доллингер, настораживаясь. Полковнику показалось, что Мэлби догадывается, почему он не идет ведущим авиагруппы. Доллингер знал, что, если в воздухе атакуют «мессершмитты», они стараются в первую очередь сбить флагмана — машину, которая возглавляет боевой порядок. Не мог об этом не знать и Мэлби…

Мэлби хотел сказать что-то важное. Полковник чувствовал на себе пронизывающий взгляд его прищуренных глаз. Доллингер не мог понять, почему он испытывает страх перед этим тщедушным человечком.

Майор Мэлби наконец заговорил. От первых же его слов Джеймса Доллингера бросило в жар.

— Ваш правый, в звене Д, сегодня будет сбит «мессерами» в квадрате двадцать восемь — пятьдесят один, — сказал Мэлби. — Учтите, в этом квадрате, южнее населенного пункта Бугры, на лугу находился когда-то аэродром немецких бомбардировщиков. Если «крепость» будет только подбита, прикажите ей сесть на луг… Обязательно! Даже и при пустяковом повреждении. Ни в коем случае не возвращаться сюда — на аэродром. Вы за это отвечаете… — Последние слова одетого в сержантскую форму майора прозвучали многозначительно и угрожающе.

Полковник Доллингер понимал, что майор Мэлби представляет здесь американскую военную разведку, и не мог не принять всерьез сказанное им. Охрипшим, взволнованным голосом Доллингер попросил Мэлби:

— Если вы мне доверяете, объясните подробнее. Может случиться что-либо непредвиденное…

Майор усмехнулся и посмотрел на Джеймса Доллингера снизу вверх открыто, чуть вызывающе.

— Доверяем, — твердо сказал Мэлби и опять улыбнулся. — Мы кое-что помним, например, как вы водили «крепости» на бомбежку Кайсгофена, как разнесли в пух весь город, а самолетостроительные заводы Фидлера и газовые заводы пощадили… Так что не доверять вам пока не имеем основания. А нам нужно любой ценой приземлить или разбить, это все равно, свой самолет близ линии фронта — в тылах советских войск. Преследуется цель — получить возможность проехаться по русским фронтовым дорогам к потерпевшему аварию или сбитому бомбардировщику. Русские затевают что-то колоссальное. Нужно определить, где и примерно когда. Конечно, выгоднее было бы приземлиться севернее, но передвинуть трассу нашего полета еще больше — невозможно.