— Позвольте, — возразил Доллингер, — но откуда вам известно, что нас встретят «мессершмитты», а если и встретят, то их русские не прогонят? Наконец, мой правый может сам отразить нападение, да и весь наш боевой порядок рассчитан на самооборону. И почему именно ваш выбор пал на экипаж капитана Дина?

Мэлби оглянулся на проходивших к соседнему бомбардировщику летчиков и, понизив голос, сказал:

— Не будем вдаваться в детали, полковник! Дин знает русский язык, и если он уцелеет, то окажет нам помощь… «Мессершмитты» нас встретят. Их будет много, и советские истребители не сумеют справиться с ними. Экипаж Дина с правого борта стрелять не сможет. Мы об этом позаботились. А боевой порядок подчинен вам… Ну… — майор Мэлби помедлил, раздумывая, — а если «мессерам» все же не удастся сделать свое дело, та по правому бомбардировщику нужно ударить из вашей машины. Она — по соседству.

— Из моей? — похолодел Доллингер.

— Да!.. Вам только нужно будет выбрать удобный момент и положить машину на левое крыло. Двух секунд для стрельбы в упор достаточна…

Дальше продолжать разговор было невозможно. Подошел экипаж и начал проверять подвеску бомб. Наступало время вылета.

«Дьявольски хитро и в то же время просто, — думал сейчас Доллингер, развалившись в кресле в своем кабинете. — Конечно, можно было только симулировать аварию самолета. Но в такой близости от аэродрома — кто поверит! Другое дело — взрыв в воздухе, однако при групповом полете это очень опасно для других экипажей. И, черт возьми, жалко наших парней, при взрыве никто не спасется…»

И другое не давало покоя Джеймсу Доллингеру: «Похоже, что по каким-то каналам осуществляется связь с нашим противником».

Ему было давно ясно, что в основе этих связей — экономические интересы некоторых американских концернов, интересы группки могущественных людей. И конечно, Америка не несет здесь никакого урона. Но не дай бог, чтоб узнали об этом его подчиненные — офицеры и солдаты, — чтоб узнал народ или сам президент… или кто-нибудь из тех сенаторов, которые больше всего кричат о демократии… Расценят это как предательство!..

И оттого, что он, полковник Доллингер, теперь причастен к связи с нацистами без приказа сверху, без убежденности в том, что так угодно начальству, а не одному майору Мэлби, ему было не по себе. Какая-то холодная, давящая пустота ширилась в груди, томило недоброе предчувствие. Доллингеру казалось, что душа у него расклеилась, расслоилась, и эти полоски безнадежно перепутались. Трудно было сосредоточиться на одной мысли.

В самом деле, а вдруг капитан заметил, кто стрелял по его машине, а майор Мэлби откажется от всего?.. Почему от Дина нет до сих пор радиограммы? Удалось ли ему благополучно приземлить самолет?..

Доллингер уже не мог сидеть. Он поднялся и, взволнованный, начал ходить по кабинету, освещенному матовым светом настенных ламп, ввинченных в бра. Ему припомнилось, как два года назад в Штатах шумели газеты по поводу раскрытия в стране фашистского заговора, как негодовали рабочие. Федеральным следственным бюро были арестованы и преданы суду сотни людей, в том числе видные политические деятели. Был арестован даже генерал Каллагэн — ярый противник большевиков, один из руководителей изолядионистского комитета «Америка прежде всего». От своего бывшего начальника генерала Эдвардса Доллингер слышал, что Каллагэн в 1919 году набил себе карманы в России. Он, тогда полковник американской армии, под командованием британского генерала Финлесона принимал участие в вывозе с оккупированного севера России всех ценностей. Много пароходов ушло из Архангельского порта, груженных мехами, лесом, пенькой, медом… Видимо, богатство, связи и спасли Каллагэна. Он отделался небольшими неприятностями.

Размышления полковника Доллингера прервал звонок. Он подошел к столику с телефонами и только теперь заметил, что стрелка часов уже приближается к полуночи. С волнением взял трубку:

— Хэллоу!

Услышал незнакомый рокочущий голос:

— Генерал Каллагэн…

Доллингер почувствовал противную слабость в коленях и задохнулся. Ведь только сейчас он думал об этом человеке, хотя никогда с ним не встречался. Что бы значило такое совпадение? Что привело в Англию эту старую лису? Подавив суеверный страх, полковник слушал:

— …Везу вам поклон от Эдвардса. В курсе ваших тревог… Буду через двадцать минут, заказывайте ужин — я голоден…

Джеймс Доллингер воспрянул духом: от генерала Эдвардса! Само небо посылает ему помощь… Доллингер чувствовал, как его душа постепенно приобретает цельность, исчезает пустота в груди… Эдвардс! Генерал Эдвардс! Совсем недавно он был полковником, командовал авиадивизией. А теперь!..

Впрочем, ничего удивительного. Ведь и сам Джеймс Доллингер с головокружительной быстротой шагнул вверх по служебной лестнице. Не так уж много времени прошло с тех пор, как был он капитаном, командиром «лайтнинга» — самолета-разведчика. Он летал через Ла-Манш во Францию, оккупированную немцами, и с высоты двух тысяч метров фотографировал объекты, над которыми побывали «летающие крепости».

Однажды, когда Доллингер, тогда еще капитан, вернулся с задания, выяснилось, что ему заснять ничего не удалось — фотопленка оказалась засвеченной.

— Я могу в рапорте обстоятельно доложить о результатах бомбардировки, — заявил он тогда командиру авиадивизии полковнику Эдвардсу, который вызвал его для личного объяснения. — Видимость сегодня превосходная.

Разговор происходил один на один в помещении оперативного дежурного на командном пункте аэродрома, где теперь базируются самолеты Доллингера. Эдвардс сидел за маленьким круглым столиком перед недопитой бутылкой кока-колы, освещенный мягким предвечерним светом, струившимся сквозь прозрачную, как хрусталь, стенку из плексигласа. За ней виднелись стройные ряды самолетов и убегающие вдаль бетонированные взлетные дорожки. Джеймс Доллингер хорошо видел каждую черточку на лице полковника Эдвардса, настороженный прищур его карих глаз.

— Что вам удалось заметить? — спросил тогда полковник, торопливо поднимая из-за столика свое грузное тело. В тоне его голоса, в его движениях, во взгляде чувствовались плохо скрытые тревога и недовольство.

— Бомбы сброшены на причалы речного вокзала. Ни цеха завода, ни склады не пострадали, — ответил Доллингер, бесстрастно глядя в выхоленное лицо полковника.

Эдвардс отвел взгляд в сторону и раздраженно заметил:

— Плохо вы наблюдали, капитан! Очень плохо!

Проходила минута, вторая, а полковник Эдвардс стоял за столиком и безмолвно глядел сквозь прозрачную стенку на полосатое поле аэродрома. Он чувствовал на себе пристальный взгляд капитана Джеймса Доллингера и пытался угадать, какие мысли таятся за этим взглядом.

Но нелегко было угадать мысли Джеймса Доллингера. Его бесцветные глаза были как бы заслонкой, проникнуть через которую невозможно. Точно оловянные, они никогда ничего не выражали, не говорили о том, что думает и переживает Доллингер.

Может, поэтому у Джеймса не было друзей. Может, потому так официально-строго обращалось с ним начальство. Уж очень суховат капитан Доллингер, а это несвойственно американскому офицеру. Замкнут и непроницаем. Трудно понять, когда он в добром расположении духа, а когда раздражен, когда озабочен, а когда не обременен мыслями. В самом деле, сосет ли Джеймс через соломинку коктейль, проверяет подвеску бомб у самолета или читает письмо из дому — глаза его неизменны. Постоянно веет от них холодом, и этот холод точно заморозил лицо Джеймса. Ни взволнованности, ни оживления на нем.

Сама жизнь сделала Джеймса Доллингера таким. Когда-то его отец держал небольшую гостиницу в штате Пенсильвания на федеральной дороге, ведущей из Вашингтона в Питтсбург. В Пенсильвании эта старая, разбитая дорога петляла среди живописного гористого ландшафта, и шоферам приходилось на ней несладко. Если захватывала ночь, не многие рисковали продолжать путь. И гостиница никогда не пустовала.

Но вот группа сильных предпринимателей построила автостраду Гаррисбург — Питтсбург. Новая четырехколейная магистраль уже не вихляла в горах, а стрелой пронизывала их, проходила в туннелях через главный хребет Аппалачей, через малые хребты.