Последний взгляд на машину с подвохом, прощальный на то, что журналистишки назовут «трагическим домом», и я поворачиваюсь ко всему этому спиной...

Я направляюсь к свету, то есть в сторону правды, потому что мой старый нос меня не обманул: есть правда, которую предстоит открыть. Настоящая правда! Это будет непросто, но я не поеду к америкашкам, не осветив лучом прожектора эту мутную воду...

Согласен, тут много напутано, странно – все, что хотите, но в этом просматривается какая-то логика: Бальмен, сердечник, убит – теперь я могу с полной уверенностью употреблять это слово! – в машине Парьо, который, принимая во внимание проводок на ручке дверцы его машины, не мог не знать, что замышляется... Самому Парьо угрожала опасность, и он написал: «На помощь». Он действительно наткнулся на хитреца, придумавшего ему небанальную смерть... по крайней мере в том, что касается подготовки... Любовница Парьо, предполагаемая соучастница первого убийства, кажется, замешана и во второе... Она дочка врача, лечившего Бальмена и знавшего, что того может убить даже малейшее волнение.

Как видите, тут есть над чем подумать... Я подхожу к гаражу, вхожу в широкие ворота и оказываюсь нос к носу с типом, измазанным машинным маслом.

– Вы заправиться? – спрашивает он.

– Нет, просветиться.

Он смотрит на меня так, как вы сами смотрели бы на идиота, предложившего вам купить атомную пушку, чтобы сделать из нее печную трубу.

– Полиция! – добавляю я.

Он вытирает руки о синие штаны и с серьезностью, заставляющей меня улыбнуться, говорит:

– А!

– Месье Парьо, живущий на этой улице, паркует машину у вас?

– Да, когда он в Париже...

– Он не просил вас установить в его машине какое-нибудь особенное устройство?

– Нет...

– Пойдемте посмотрим.

Я веду его к машине и показываю необычный провод.

– Нет, – уверяет он меня, – мы никогда не делали этого... Не понимаю, зачем он нужен...

– Для шутки, – отвечаю я. – Когда берешься за ручку, чтобы закрыть дверцу, получаешь удар током. Согласен, это не шедевр остроумия, но не хуже кнопки на стуле или подмены сахара солью!

– Ага, – соглашается он.

Он готов согласиться с чем угодно, если это сказал полицейский.

– Случалось, чтобы он оставлял машину на ночь на улице?

– Нет, никогда. Но он пользовался ей этой ночью, вернулся поздно и не решился будить меня.

Парень говорит с уверенностью, заставляющей меня нахмуриться.

– Откуда вы знаете, что этой ночью он пользовался своей тачкой?

– Об этом нетрудно догадаться. Увидев ее, я еще подумал: «Скоро приедет месье Парьо...» А потом забыл об этом думать... Мы с женой ходили в кино, а когда вернулись, машины на месте уже не было... Я решил, что он ее загнал в гараж, а ворота ему открыл сторож. Но нет... Сегодня утром, когда мы открылись, она снова стояла на улице...

Вот...

Я задумчиво повторяю: "Вот...о

Так, значит, машиной пользовались этой ночью? Кто? Парьо?.. Или кто-то другой?

– Спасибо, вы очень любезны. Поставьте эту машину в гараж и до нового приказа не прикасайтесь к ней, понятно?

– Ладно...

Я пожимаю ему клешню, чтобы показать, что рука честного труженика никогда не вызывала у меня отвращения, и сажусь в свою машину.

– Это опять я, доктор...

У него по-прежнему лишенное всяких красок лицо, всклокоченные волосы, резкий взгляд...

По его бледной физии пробегает вежливое недовольство.

– Добрый день, – говорит он мне. Он снова ведет меня в свою унылую гостиную, в которой пахнет забвением.

– Чем еще могу быть вам полезен? – спрашивает он, старательно подчеркнув «еще».

По-моему, он не страдает от избытка пациентов. Странный врач... Врач, который сам открывает дверь, остается весь день в домашней куртке и живет в обществе малопривлекательного пса.

– Скажите мне, доктор...

Я говорю мягко, тщательно взвешивая слова, потому что этот тип – малый решительный...

– Скажите мне, доктор, вы знаете некоего Жана Парьо?

Я ожидал какой угодно реакции, только не этой.

– Я прошу вас! – сухо произносит он. Я жду продолжения, глядя на него вопрошающим взглядом.

– Почему вы говорите мне об этом субъекте? – спрашивает он, поняв, что я не собираюсь нарушать установившееся молчание.

– Может быть, потому, что пришло время поговорить о нем... Судя по вашей реакции, я вижу, что вы его знаете?

– Не будем хитрить, – сухо заявляет он. – Раз вы интересуетесь им, то должны знать, что он любовник моей дочери.

– Мне это известно, – говорю я, глядя ему прямо в глаза. – Скажите, доктор, а почему бы нам не поговорить о нем в прошедшем времени?

– То есть?

– Да просто он умер!

Он ошарашен или очень хорошо изображает изумление.

Он садится, потому что у него подгибаются ноги.

– Умер...

– Мертвее быть не может...

– Когда?

– Этой ночью.

Вдруг лицо доктора изменяется: искажается, покрывается морщинами, становится почти патетическим.

– Как?

Я читаю в его глазах панику. Это паника отца, опасающегося, что у его ребенка могут быть неприятности.

– Отравление газом, – отвечаю. – Но обстоятельства этого... несчастного случая мне кажутся... ну, скажем, странными.

– Странными?..

– Да. Ваша дочь здесь? Я бы хотел ее до... поговорить с ней.

– Моя дочь здесь больше не живет, – грустно говорит он. – С тех пор как она спуталась с этим типом, мы расстались, и она живет в пригороде Руана, где у меня есть дом...

Я останавливаю его жестом, потому что мне нужно подумать... Пригород Руана... Где я это уже слышал? Ах да... Вчера, в квартире Бальмена. Парьо... Он утверждал, что оставил антиквара в своей машине, а сам пошел звонить клиенту, живущему в пригороде Руана...

– Название места? – спрашиваю.

– Гуссанвиль.

– Как давно ваша дочь поддерживала отношения с Парьо?

– Пять или шесть месяцев...

– Как она с ним познакомилась?

– Как раз у Бальмена, в его магазине. Моя дочь собирает старинные монеты...

– Ах так?

– Да... Вас это удивляет?

Я едва заметно пожимаю плечами. Мне кажется, в этом деле слишком много говорят о старинных монетах.

– Продолжайте.

– Поскольку Бальмен был моим пациентом, я посоветовал дочери сходить к нему в магазин. Он и познакомил ее с Парьо... А... Короче, Парьо ее соблазнил!