Взгляд на наручные часы: пять сорок! Теперь я веду борьбу со временем.

Еще несколько часов, и придется все бросать. Захожу в бистро напротив.

– Есть что-то новое? – спрашивает меня толстый хозяин.

– Да так...

Он видит, что я злой как черт, и не настаивает. Он из тактичных.

Издав «ахх!» борца классического стиля, он достает свою бутылку белого.

– Как обычно? – спрашивает он.

– У вас легко обзаводишься привычками. Два больших стакана белого.

Мы чокаемся.

– Скажите, патрон, вы не видели со вчерашнего дня мадемуазель Бужон?

– Это киску Парьо, что ли?

– Да.

– Нет.

Отличный диалог. Я шмыгаю носом от нетерпения.

– А вы не замечали, были ли у этой девушки золотые зубы?

Вопрос медленно погружается в глубины его интеллекта, как поплавок вашей удочки в воду, когда крючок заглотнул линь.

Он измеряет его, взвешивает, наконец заявляет:

– Никогда не замечал. – И добавляет: – Может, моя хозяйка заметила – Жермен! – орет он во всю глотку.

Его половина такая же представительная, как и он сам. Настоящая половина... Очаровательная женщина с приветливой улыбкой.

– В чем дело? – интересуется она. Муж собирается повторить ей мой вопрос, но, сочтя его слишком нелепым, отказывается от этой мысли. В разговор вступаю я:

– Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?

Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.

Она размышляет.

– Нет, – говорит, – не думаю.

– Коренной... Коренные плохо видно...

– Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.

– О'кей.

Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь... А кого?

– У вас есть жетон для телефона?

– Даже два, если хотите, – острит хозяин.

– Точно, дайте мне два.

Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.

– А, это ты! – говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.

– Да... Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?

– От Шардона?

– Да.

И я цежу сквозь зубы: "Каждый осел имеет право на свой чертополох4 ..."

– Чего?! – орет он.

– Это я сам с собой.

– Браво!

Он вот-вот сожрет свою трубку.

– Есть что новое об удравшем парне?

– Нет.

– А о мадемуазель Изабель Бужон?

– Тоже ничего... Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.

– Может быть, и нет.

– Я ничего не понимаю в твоем деле.

– Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, – барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.

– Чего она притащила?

– Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва...

– Да! Я провел обыск у доктора... Там полно наркотиков... Кажетс, он бросил практику и был совершенно разорен.

– Я об этом догадывался.

– Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.

– Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять «кирпичей» папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле. Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать... Распространи его описание среди нумизматов Парижа... и других городов тоже.

– Ладно.

– До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.

– Спасибо за доверие.

Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.

Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.

– Рада тебя слышать, – говорит мне она. – Ты придешь ужинать?

– Не думаю, ма...

– Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.

– Мне жаль еще больше, ма... Ты собрала мой чемодан?

– Конечно.

– Положи туда мой большой револьвер с укороченным | стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:

– Что ты собираешься делать?

– И три обоймы, они под стопкой носовых платков.

– Хорошо. Все это неразумно, – шепчет Фелиси. – Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!

Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!

– Не беспокойся, ма... И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале «Энвалид».

– Хорошо.

– Целую.

– Я тебя тоже. Алло! Алло!

– Да?

– Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.

– Он назвал свое имя?

– Да, и оставил адрес... улица Жубер, дом восемнадцать... Месье Одран. Он сказал, что работает в банке... Он будет дома после семи часов.

В банке!

Это заставляет меня навострить уши.

– Спасибо, ма.

Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто. Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.

Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.

Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!

Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.

Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет – возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.

– Полиция.

– Четвертый слева, – отвечает она.

Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.

Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.

– Полиция! – ору я изо всех сил.

– Ой, простите! – извиняется достойная церберша. – Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.

– Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.

– А он вдовец!