Тяжело быть шестилеткой.

— А что ты принес Табби? Табби тоже нужно угощение! — настаивала Карла.

Мое уныние ни в коей мере не могло противостоять обожанию и заботе со стороны моей младшей сестры. Я встала.

— Я в порядке, однако, спасибо.

— Я купил ей немного леденцов, — произнес отец. — Новый сорт. Вот, малышка, лови.

Я поймала их на автомате, пока продолжала стоять на месте и тупо смотреть на него. Он купил что-то и для меня тоже? Действительно?

— Они розовые, — закричали девчонки. — Розовые, розовые, розовые! Конфеты принцессы! Можно, мы тоже будем их есть?

— Нет, извините, — ответила я. Ну, конечно. «Плохим парнем» должна стать я. — Они для взрослых. Леденцы… кушать трудно! Вы можете подавиться, если засмеетесь, пока у вас во рту будет конфетка или попытаетесь раскусить и сломаете об нее свои зубки. С леденцами нужно быть очень осторожным.

— Не справедливо, — выдала Кристал. — Она даже ничего не просила. Почему ты принес ей то, чем она не может поделиться?

Неожиданно на мою защиту встала Кэнди, пока я прятала конфеты в карман.

— Табби — твоя сестра, но она на десять лет старше, — сказала мачеха. — Пусть Табита ест некоторые вещи, которые предназначены только для взрослых. Когда ты здесь, она играет с тобой в игры по десять часов в день. Дай ей, черт возьми, передохнуть.

Я улыбнулась своей мачехе.

— Спасибо, — спокойно сказала я. На полном серьезе.

Она не смотрела на меня.

Не знаю, чем было вызвано внезапное сочувствие с ее стороны, но я боялась сказать что-нибудь еще, что нарушило бы хрупкое перемирие.

Когда отец добрался до кухни, то остановился.

— Ты оставила посуду для меня? — крикнул он через плечо.

Я знала этот тон.

Дерьмо.

— Нет, сэр, — сказала я.

— Для Кэнди, что ли? Или для Карлы? — прокричал папаша.

Я покачала головой.

— Нет, сэр, — повторила я.

Я хотела посмотреть телевизор со своими сестрами. Разве это было чем-то, черт возьми, ненормальным?

— Табита, иди за мной, — приказал он. — Мы должны поговорить об уважении. Я достаточно уважаю тебя, чтобы поговорить об этом наедине.

Я посмотрела на своих сестер, подарив им лучезарную улыбку. Она не коснулась моих глаз, но я подумала, что они еще слишком малы, чтобы понять это. По крайней мере, я на это надеялась.

Ноги несли меня вслед за отцом вверх по лестнице, к огромному окну над парадной дверью, из которого лился свет.

Как только мы вошли в мою спальню, язык его тела не изменился. Было бы легче, если бы он хоть как-то подсказал мне, чего стоит ожидать, чтобы я не пропустила сигнал об опасности. Отец выглядел расслабленным, а его глаза искрились от той же игривой нотки, что присутствовала внизу. Холодность не увеличивалась на задворках его хорошего настроения. Оно просто… было.

Он все еще выглядел как отец, который обожал своих маленьких дочек, но я знала, что этот человек собирался причинить мне боль.

— Дай мне это дерьмо обратно, — приказал он.

Я протянула ему упаковку.

Напряженная как натянутая тетива, я была бы рада избавиться от него.

— Ты живешь на халяву, — произнес папаша. — Помой чертову посуду. Конец дискуссии.

Я кивнула.

— Да, сэр.

Он не двинулся к выходу, так же как и я. Просто продолжал стоять и осматривать меня. От пяток до кончиков волос.

— Как только Кэнди уедет, я свалю, — предупредил отец. — Я вернусь в воскресенье. Скажи им, что видела меня утром, или другое подобное дерьмо.

Я кивнула.

— Да, сэр.

Я впилась своими острыми ногтями в ладони. Было так... очень... чертовски важно, чтобы я не выглядела слишком счастливой от этого, или он остался бы просто мне назло. Мне было необходимо знать, что он уедет. Мы повеселимся без него. У нас не было выходных без отца уже несколько месяцев.

Он кивнул, повернулся и вышел из комнаты, затопав вниз по лестнице.

Прежде чем присоединиться к ним внизу, я села на край своей кровати, дрожа и едва не рыдая. Я не знала, что будет во вторник: очередной приступ страха или свобода.

Во вторник утром я проснулась от того, что отец тряс меня за плечо, и я знала, что у меня в запасе лишь две минуты на то, чтобы успеть собраться.

Он выглядел полностью собранным, а его брови были приподняты в насмешливом вызове.

Я даже не дождалась, когда за ним закроется дверь, сразу помчалась к своему шкафу, на ходу стаскивая с себя тонкую майку, в которой спала.

Заставляя свое тело проснуться, чтобы пальцы двигались проворнее, я теряла драгоценные секунды, пока доставала бюстгальтер. Времени на то, чтобы сменить пижамные трусики-шортики, не было. Я буквально сдернула с вешалки платье, которое выбрала в понедельник, и натянула его через голову.

Босиком я понеслась по лестнице, несколько раз споткнувшись и хватаясь за перила, чтобы предотвратить падение. Последнее, что мне было нужно, — это подвернуть лодыжку.

У меня едва хватило времени схватить сумку, которую я оставила в шкафу в прихожей, до того, как отец успел выехать из гаража, и осторожно открыть дверь, чтобы запрыгнуть в машину, пока папаша не проехался колесами мне по ногам в предрассветных утренних лучах.

У моего отца был белый грузовик с логотипом его фирмы — «Лоу Корп.: сервис, который заботится» — на обеих дверях и задней панели. Отец говорил, что грузовик был его лицом, который он демонстрировал миру, и в этом вопросе он был фанатичен.

Каждое утро понедельника он загонял его на профессиональную автомойку, и каждый четверг он протирал диски, когда заправлял бензин. Каждый вечер, как бы поздно он не возвращался домой, я прислушивалась, когда же откроется дверь гаража, а затем, понурившись, послушно шла пылесосить салон.

Однажды, когда я попыталась пропустить ежедневную уборку с пылесосом, он избил меня проводом так, что пошла кровь.

Я поежилась.

Я ненавидела эту машину.

Даже когда мы медленно доехали до кампуса, это ощущалось как трюк.

Мой день начался за три часа до того, как открылось одно из зданий, и от этого было еще хуже.

Здесь не было места, где я могла бы посидеть или свернуться калачиком, чтобы подремать. Я планировала сделать это в библиотеке. Мне следовало знать, что она не откроется раньше девяти.

Одно небольшое здание действительно открывалось в восемь, но когда я двинулась туда с другими студентами с заспанными глазами, то быстро поняла, что это было место, где они собирались на утренние занятия, и именно для этого его и открыли.

Ни открытых офисов, ни студенческих аудиторий, ни торговых автоматов.

Прошло два часа, а я уже выпила свою бутылку воды, поэтому мне пришлось отправиться наполнить ее в фонтанчике, затем я заглянула в туалет, но когда дело было сделано, я ушла. Все классы были заполнены студентами. На меня начали странно поглядывать.

Поэтому я вышла наружу к холодным каменным скамейкам, от которых у меня затекала задница.

Я съела половину своей еды, но не двинулась с места: сначала было слишком темно, сейчас чертовски неудобно, и у меня все еще было в запасе десять часов пребывания на территории кампуса.

Возможно, мой отец и не должен был делать ничего сверх того, что уже делал, чтобы я чувствовала себя полной дурой. Держу пари, что он тоже это знал.

Если бы он был таким отцом, образ которого пытался создать, то проехался бы по первым вызовам и высадил бы меня у университетского городка в девять или в десять, а не в шесть гребаных утра. У него было много свободного времени в течение дня, ведь он регулярно возвращался домой, чтобы накуриться, вздремнуть или просто проверить меня.

К тому времени, когда я добралась до учебного центра, я еле волочила ноги, живот урчал, а в голове пульсировала сильная боль.

Я ждала приблизительно десять минут, пока снова наполняла бутылку водой. Мне не хотелось появляться там ровно в девять, это был не тот способ, которым ты мог понравиться профессору.