- Слышь, Вань, - предложил Новокрещенов. - Выпить-то можно, да я нынче не при деньгах.

- Да какой базар, док! - возмущенно взмахнул тот длинными, ухватистыми руками. - Я ж угощаю!

- Ну и добро. За мной тоже не пропадет. Сочтемся. Давай-ка перебазируемся куда-нибудь поближе к природе. Пойдем за речку, в дубовую рощу, на травке поваляемся, там и выпьем.

Дальний берег манил прохладой, отстраненностью от городской суеты. Как и мстилось Новокрещенову издалека, роща встретила их влажным сумраком, угасающими рукоплесканиями узорчатых листьев на зеленеющих в поднебесье кронах вековых, невозмутимо-спокойных, всякого на своем веку повидавших дубов. Углубившись по едва заметной в разнотравье тропинке в чащу, набрели на лужайку - тихую, подсвеченную сверху неназойливым солнцем, с желтыми конопушками цветущих одуванчиков и белыми звездочками полевых ромашек.

- Давайте здесь остановимся, а то в тени комары сожрут! - предложил Ванька, бережно опустив на травку пакет со звякнувшими обреченно бутылками.

Новокрещенов с готовностью сел, подогнув под себя ноги и, не заботясь о чистоте джинсов, мигом покрывшихся клейкой прозеленью от ломких травяных стеблей. Ванька достал из пакета несколько бутылок пива, сверток с "сухпаем", две плоские, как непрожаренные блины, картонные тарелочки, пластмассовые одноразовые вилку и ложку, одинокий граненый стакан и в завершение с самого дна извлек прозрачную бутылку водки, показал этикетку:

- Во, "Столичная"! Лет двадцать не пробовал!

- С одной бочки льют, только называют по-разному, - пренебрежительно хмыкнул Новокрещенов, но выпил с удовольствием и, возвращая Ваньке стакан, спросил, откинувшись расслабленно на бок: - Одного я не пойму, Жмыхов. Как ты, бывший зек, в армию попал?

- Дурное дело не хитрое, - хохотнул тот, слюнявя горлышко пивной бутылки. Потом, рыгнув, утерся конфузливо замызганным рукавом камуфляжной куртки и, взрезая жесть банки со шпротами, принялся рассказывать: - Я, когда от хозяина откинулся, вроде не при делах оказался. В деревню возвращаться не хотелось - чего там делать? Быкам хвосты крутить? Приехал домой после отсидки - батяня с мамкой умерли. Деревенские-то, они только в книжках долго живут, мол, свежий воздух да труд физический. Фигня это все. Пашут как проклятые, а всю жизнь в одной телогрейке ходят. Брательнику моему младшому только двадцать два - уже язва желудка. Зато и в армию не взяли. Ну, выпивает, не без этого. А как с той жизни не пить? Зарплаты нет, что есть на подворье - тем и живут. А тут женился еще, братишка-то, невестку привел. Глянул я на них - ладно, говорю, оставайтесь, пользуйтесь тем, что от родителей досталось, и сам в город. Тут-то жизнь всегда сытнее была, здоровше...

- Да ну? - засомневался Новокрещенов.

- Точно! Я и тюрьму, и три войны прошел, и водочки поболе брата употребляю, а подкову, к примеру, запросто разогну.

- Залива-а-ешь, - покачал головой Новокрещенов. - Знаешь, что подковы-то нынче не найдешь, вот и хвастаешься. Как проверишь?

- Запросто, - раззадорился Ванька, - денежка металлическая есть?

- Посмотрим... - Новокрещенов пошарил в кармане, извлек пятирублевую монету, подал Ваньке. Тот зажал ее между пальцами, сдавил и показал серебряный полумесяц.

- Ах, ты... - уважительно выдохнул Новокрещенов.

Ванька хохотнул довольно, высунул розовый язык, положил на него то, во что превратилась монетка, сглотнул. Потом, взяв бутылку, широко открыл губошлепый рот и плеснул туда водки - не дрогнув кадыком, как в воронку. Крякнул удовлетворенно и шлепнул себя ладонью по животу. - Во! И никакой язвы. Я еще стаканы стеклянные на спор жевал...

- Это ты брось, фокусник! - Новокрещенов опасливо отодвинул от него граненый стакан. - А то пить не из чего будет. А я, как ты, из горлышка, не могу.

- Интеллигенция, - сочувственно кивнул Ванька и продолжил рассказ. Перекантовался после зоны в одной... охранной структуре, а тут война в Чечне началась. Я и махнул в Тулу. Там десантная дивизия дислоцируется. Военный билет - на стол, про судимость - молчок. А меня и не спрашивали особо. На медкомиссию - и вперед, по контракту. Воевал в разведроте. Духи - они против пацанов-срочников смелые были. А как на серьезных парней нарвались - сразу остыли. Я ведь кавказцев и раньше, по армии да по зоне знал. Понтовилы они те еще... Гордая нация... Срал я на их гордость. За копейку и споют, и спляшут. Наш-то мужик покрепче будет. И воюем мы лучше. Если бы Борька, синюга долбаный, нас не сдал, мы б их еще в первую чеченскую дожали...

- А после чеченской кампании чем занимался? - допытывался заинтересованный перипетиями Ванькиной судьбы Новокрещенов.

- Да опять... по охранной линии... - туманно пояснил Жмыхов. - Платили хорошо, машину дали, телефон сотовый, спецсредства... Но как вторая война, в Дагестане еще, началась, я места себе не находил. Веришь - телевизор смотреть не мог. Мне кусок в горло не лез. Думаю, пацаны не- обстрелянные там жизни кладут, а я здесь... прохлаждаюсь. Короче говоря, бросил все и туда. А месяца три назад нашу часть вывели, контрактников - по домам. Я опять вроде как не у дел. Решил пока водочки попить, нервную систему подправить. Обосновался у знакомой мадам, пожил сколько-то, потом разлаялся. И пришел позавчера в военкомат - кумекаю про себя: может, в Югославию, в миротворческие части возьмут? А военком, как увидел меня, так сразу - орать. Где ты, говорит, ошиваешься? Тут, кричит, мать твою, тебе куча наград пришла. Три медали - одна за Афганистан еще и орден. Ну, вручили вчера торжественно, даже на телевизор засняли, деньжата кое-какие выплатили, я и гульнул... Но лучше б не награждали! - заявил в сердцах Ванька, хлопнув по сияющей медалями груди, будто комара убил.

- Почему? - изумился Новокрещенов. - Заслужил!

- Да потому, что про судимость дознались, суки, теперь хрен мне, а не Югославия...

Он замолчал, ковырнул из банки золотистую шпротину, пожевал, потом, оттолкнувшись от земли несоразмерно-длинными руками, не иначе как от предков-пахарей унаследованными, вскочил пружинно и заявил:

- Я сейчас, мигом. Тут неподалеку дачи есть, пойду хоть лука зеленого пучок нащиплю. А то лето началось, а я ни перышка не попробовал. То война, то пьянка...

- Брось, - предупредил Новокрещенов. - Садоводы нынче злые, урожай стерегут. И милиция патрулирует. Поймают, хлопот не оберешься!

- Да что им, пучок лука жалко, что ли? Попрошу - небось, не откажут. Ванька скосил глаза на медали и орден, улыбнулся самодовольно. - Что я, блин, зря на фронтах кровь проливал? Как День Победы наступает- ветеранов на руках носят!

- Так то в праздник... - покачал головой Новокрещенов.

Но Жмыхов уже удалялся, хлеща маскировочными штанами по расступающейся перед ним с паническим шелестом траве. Оставшись в одиночестве, Новокрещенов откинулся на спину, сорвал склонившуюся по-свойски над ним ромашку, прикусил стебелек зубами и затих, вслушиваясь в лесной шум и глядя пристально, как плыли в вышине, сменяя торопливо друг друга, набухшие холодной влагой облака, спешили, унося с собой дождь в неведомые дали, равнодушные отчего-то именно к этой, иссохшей в конце июня земле...

Неожиданно он поймал себя на том, что, даже раскинувшись безмятежно, остается внутренне напряженным, пальцы рук стиснуты в кулаки, шея затекла, а судьба выгнутой на неощутимой волне ветерка паутинки тревожит до сердцебиения и холодного пота на лбу - сейчас не выдержит, оторвется и улетит. Кстати, и Ваньки что-то подозрительно долго нет.

- Черт. Вот черт! - выругался, сев на корточки и озираясь кругом, Новокрещенов.

Прождав еще четверть часа, он замаскировал бутылки и закуску пучками травы - не то наткнется залетный бомж, мигом сопрет - и зашагал раздраженно в ту сторону, куда потопал непоседливый орденоносец. Меж корявых, изломанных половодьем стволов подлеска вилась приметная, податливо-влажная под ногой тропинка. Окрестные дачники часто ходили здесь, спрямляя через буреломы путь к автобусной остановке, откуда отправлялись затем по домам, нагруженные до онемения рук выращенными на участке овощами и фруктами. Через полсотни шагов роща поредела, забелела пеньками срубленных втихаря огородниками для неотложных нужд деревьев, а вскоре показались дачные домики, вернее, будки, сколоченные вкривь и вкось из подручного материала - мятых листов кровельного железа, фанеры, сырых березовых и тополиных стволиков. Но это на краю огородного массива, а дальше, вглубь, строения вырастали в два, а то и в три этажа, тяжелели, впечатывались в грунт бетоном и силикатным кир-пичом, столбили землю тесовыми заборами, возле которых отдыхали, словно лошади у коновязи, породистые автомобили. У штакетника одной из таких капитально обустроенных дачек толпился и гомонил народ.