— Но в конце концов, наверное, проиграла?

— Нет, мой дорогой, я приготовила тебе сюрприз. Выиграла.

— Интересно, сколько?

— Три пятьдесят.

— Выигрываешь три злотых, а проигрываешь двадцать.

— А ты обещаешь принести во — о—от такую щуку, а возвращаешься с двумя плотвичками.

— Не стоит продолжать, ты никогда меня не поймешь, — вздохнул отец. — Сегодня неудачный день, не было клева.

— А я, наоборот, время до обеда повела превосходно. Играла в паре с одной милой докторшей из Жевуша. Она живет в гостинице "Под тремя парусами" и пригласила меня на послеобеденный бридж.

Услышав это, я едва не подавилась рыбьей костью.

— В гостиницу? — переспросила я.

— А что здесь удивительного?

— Тогда, мамуся, я пойду туда поболеть за тебя. Я еще никогда не была в такой роскошной гостинице.

— В ней нет ничего особенного.

Если бы только мамуся знала, что в этой гостинице проживает Франт, у которого сотня итальянских галстуков, а также пани Моника Плошаньская, которая исчезла в башне и с тех пор о ней ни слуху ни духу, то никогда бы, наверно, не сказала такой нелепости.

— Возьми ее с собой, что тебе стоит, — заступился папа. По крайней мере, будет у тебя на глазах.

Мамуся посмотрела мне прямо в лицо.

— Только умоляю тебя, Крыся, веди себя прилично и оденься по — людски.

Я оделась по — людски, то есть как обычно одеваются девочки. С отвращением натянула юбку, надела поплиновую блузку, влезла в женские туфли и думала, что меня стошнит, когда посмотрела на себя в зеркало. Я выглядела как мальчишка, переодетый девчонкой.

Что поделаешь, приходилось жертвовать собой во имя интересов расследования. И я пошла с мамусей — послушная, воспитанная, как к тете на именины.

В клубном зале гостиницы мамуся уселась за столик с тремя другими дамами и, как только она взяла карты в руки и затянулась сигаретой, я тут же перестала для нее существовать. Ничего удивительного, я не была даже слабенькой трефовой двойкой в карточной колоде.

Какое — то время я делала вид, что наблюдаю за игрой, но мыслями была уже в номере пани Моники и у дверей в номер Франта. Еще бы немного, и я улизнула, если бы не пани Моника Плошаньская, которая, как дух старого замка, возникла на фоне дверей клубного зала. Нужно признать, что дух этот выглядел великолепно. Макияж, о котором можно лишь мечтать, наимоднейшая прическа, элегантные движения и полный достоинства взгляд. А платье — шелковое, разумеется, вечернее — ну точно как в последнем номере журнала "Пшекрой". Потрясающе!

Все уставились на нее, особенно мужчины, а она, притворяясь, что никого не замечает, вела себя точно как в кино. Она не шла, а лишь слегка касалась ногами пола (так, по крайней мере, пишут в книжках), устремив взгляд в невидимую точку. (Это я вычитала в книжке, которую стащила у мамы из — под подушки.) Потом как ни в чем не бывало подошла к полке с журналами и, перелистав несколько номеров, со свойственной ей элегантностью исчезла в холле.

Раздался всеобщий вздох удивления.

— Кто это такая? — шепотом спросила мамуся.

— Не имею представления, — ответила докторша полушепотом.

Я возмутилась. Докторша была как будто из Жешува и не узнала артистку тамошнего театра, великую актрису, которая с присущим ей гордым взглядом княгини Монако сумела сыграть роль ткачихи с текстильной фабрики. Скандал! Я не могла этого допустить и произнесла слегка насмешливым тоном:

— Простите, это, кажется, известная актриса из Жешува.

— Моя дорогая! — Докторша посмотрела на меня так, будто я наступила ей на любимую мозоль. — Я достаю приглашения на все премьеры и до сих пор ни разу не видела на сцене этой женщины. А ты мне говоришь такие вещи. Скажите, пожалуйста! Вот каковы сегодняшние дети.

Мама испытующе взглянула на меня.

— Откуда ты знаешь, рыся, что она из Жешува?

— Она сама мне сказала.

— Нахалка! — негодовала докторша. — Видно, кем — то прикидывается и выдает себя за великую актрису.

"Видно, кем — то прикидывается…" — повторила я про себя. Голова у меня пошла кругом. Не хотелось верить, но в этом, видимо, есть доля правды. Иначе для чего бы она прокрадывалась в башню и затем таинственно пропадала в развалинах? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Оказывается, известная актриса вообще не актриса, ибо даже не из Жешува. В таком случае все возможно: виолончелист вовсе не виолончелист, Франт — не тот, кем должен быть, а я — не Крыся Цуховская. Вот так номер!

Я не могла больше усидеть около мамы. И в конце концов, это бы смог это сделать на моем месте7 Тут выясняется, что актриса — это совсем не актриса, а я должна слушать, как четыре дамы непрерывно торгуются: "Одна черва… две черви… два без козыря… три черви… контра… и треле, мореле". Взбеситься можно!

Я сказала маме, что хочу немного проветриться.

— Только умоляю тебя, Крыся, будь благоразумна!

Не знаю, что имела в виду мама, но я обещала быть благоразумной и улетучилась из клубного зала. Перейдя в холл, я не нашла там ничего интересного. Заспанный портье, мраморные колонны, в кресле пожилая женщина с маленьким пуделем на коленях, на стенах реклама: "Летайте самолетами Польских авиалиний ЛЕТ", "Храните деньги во Всеобщей Сберегательной кассе ПКО", "Приобретайте лотерейные билеты "Тото — Лотка", "Небож — жемчужина Западного Приморья", "Любуйтесь красотой польской природы!". Все призывы выдержаны в приказном стиле. Я взбунтовалась. Не буду путешествовать ЛЕТом, не буду играть в лотерею и любоваться красотами природы! А Небож — никакая не жемчужина, а всего лишь дачная местность, в которой происходят странные события. Только шевельнись — и уже новая неожиданность.

И тут как раз открываются двери, и в дверях появляется Франт, который через мгновение может оказаться китайским мандарином либо колдуном с островов Фиджи. Временно, однако, это Франт, несущий громадную корзину ярко — красных роз. Упрямец! Знает, что актрисы обожают цветы. Если на пани Монику не произвели впечатления три цветка, он, действуя наверняка, покупает целую корзину роз.

"Если думает, что я отнесу наверх корзину с розами, то глубоко ошибается".

А он, вообще не заметив меня, кивнул швейцару в темно — синем пиджаке с позолоченными пуговицами и с видом миллионера произнес:

— Отнесите, пожалуйста, цветы пани Плошаньской в двадцать третий номер. — И сунул ему в ладонь двадцатизлотовку как какую — то мелочишку.

А я тем временем соображала, как, оставаясь благоразумной, оказаться на третьем этаже, чтобы увидеть забавную сцену, когда пани Моника станет выбрасывать швейцара за двери вместе с корзиной ярко — красных роз. Оказалось, нет ничего проще, стоит лишь притвориться, что ты дочь докторши из Жешува, которая вот уже две недели оплачивает бешеные счета за номер — люкс. Все прошло для меня легко, тем более, что мой наряд не вызывал подозрений.

Вскоре я оказалась на третьем этаже и тихо, на цыпочках, подошла к двери двадцать третьего номера. Я ждала, когда темно — синий форменный пиджак вылетит из номера вместе с позолоченными пуговицами и ярко — красными розами, а пани Моника крикнет: "Прошу передать тому господину, чтобы не надоедал мне. Я отвергаю его ухаживания. Мне дороги мои достоинство и честь!"

Увы, все было не так. Из номера вышел швейцар с довольным видом (наверно, получил еще двадцать злотых), а корзину и записку оставил в номере у аферистки, выдававшей себя за кого — то другого. Хорошенькая история! От меня не захотела принять, а от швейцара взяла! Нет у нее ни достоинства, ни чести. Однако три розы все — таки легче выбросить, чем целую корзину.

Итак, я обманулась в своих ожиданиях, но это было на третьем этаже, а на четвертом разочарование прошло. Я все еще выдавала себя за дочку докторши из Жешува, и мне самой представлялось, что я две недели живу в гостинице "Под тремя парусами". Я не знала только, какой номер занимает Франт. Мне казалось, что тридцать третий.