- А Ашот, что, настолько с ними завязан?

- Завязан. У них общие каналы с Кеворком. Но у того больше реальной власти и, значит, силы. Ашоту здесь остаётся только подчиниться.

- Я бы на его месте разобрался и с Кеворком и с Оганесяном.

Павловский молчал, и Валет понял, что Алексею Михайловичу этот разговор не нравится.

- Боишься, что к тому и идёт? - спросил Валет.

Павловский ответил не сразу. Он нервно тискал ручку двери и, не отрываясь, смотрел в окно.

- Я - старый человек, - сказал он, наконец. - Я хочу спокойно дожить, что мне отмеренно и умереть тихо в своей постели, а не от автоматной очереди где-нибудь в подъезде.

Валет кивнул.

- Но деньги нужны...

Павловский недовольно на него покосился. Валет понял, что переборщил.

- Алексей Михайлович, не обижайтесь, - он улыбнулся мирно и по товарищески. - А кому они не нужны? Вот, я. Зачем бы мне, вообще, с чёрными связываться?.. Если б не те же самые деньги...

Павловский не ответил.

- Ещё - неприятности, - сказал он, помолчав. - Летом Ашот посылал своего человека в Афганистан. Уже несколько месяцев от того никаких известий, - Павловский глядел, как за окном проплывают мокрые и грязные улицы декабрьского Краснодара. - Ты лучше скажи, что сам думаешь делать. Угрозыск тебя ищет везде, а ты по Красной разгуливаешь. Честно скажу - Ашот предлагал от тебя избавиться: подкинуть Саркисяну - с дыркой в башке.

Валет нахмурился. Потом, поглядев в окно, кивнул.

- Я от него другого не ждал.

- Хоть бы сказал мне "спасибо".

- Пожалуйста.

Павловский помолчал.

- Ясно. Но чтобы ты знал, что я - не Ашот и ценю людей, которые на меня работают, предлагаю тебе - исчезни завтра же месяца на два. Билет в Стамбул, паспорт и деньги я устрою. Если останешься здесь - либо Саркисян до тебя доберется, либо Ашот решит, что ты всё-таки мешаешь ему, и я уже ничем не смогу тебе помочь. Думай.

Валет кивнул.

- Думать не над чем. Я согласен. Но только в Стамбул я поеду не завтра, а через три дня.

- Почему? - Павловский устало посмотрел на него.

- Я должен здесь кое-что уладить.

- Что? - Алексей Михайлович глядел на молодого человека почти с жалостью.

- Мне нужно вытащить кое-кого.

- Кого ты хочешь вытащить? Говори.

- Вы её не знаете.

- И всё-таки.

- Артёмина. Лена. Говорит о чём-нибудь?

Павловский покачал головой.

- Ни о чём.

- Это не та, которая двух ментов положила сегодня? - подал голос шофер Юра.

- Она самая, - кивнул Валет.

- Не хотел бы я быть на её месте, - Юра покачал головой. - Менты её теперь не оставят - будь уверен. А тебе она зачем? Трахаться хочешь?

- Заткнись и следи за дорогой, - Валет оборвал его.

- Ты, хоть, знаком с ней? - продолжал Юра. - Знает она, что ты есть, вообще?

- Догадывается.

- Ты можешь трахать стамбульских шлюх, пока деньги не кончатся, - Павловский смотрел на него с неодобрением. - Ведёшь себя, как пацан. Если тебя так девчонки интересуют, зря ты вообще в эти дела полез.

Машина остановилась у подъезда элитно-начальственной девятиэтажки, где проживал Павловский.

- Мне нужно два дня, - Валет упрямо смотрел в окно. В глазах у него ясно было написано: он от своего не отступит.

Павловский размышлял.

- Хорошо. Завтра и ещё день - твои. Послезавтра вечером, в полшестого, идёшь в турагенство "Глобус". Здесь адрес, - он достал из кармана визитную карточку. - Спросишь директора. Скажешь, что от меня. Получишь билет, деньги и паспорт.

Валет взял протянутую визитку.

- Ну, счастливо увидеться, - Павловский вышел из машины и нагнулся к окошку водителя. - Забрось его куда-нибудь. Но только не катайся с ним долго, чтоб потом и у меня не было неприятностей.

Он повернулся и пошёл к подъезду.

- До свиданья, - негромко проговорил ему в спину Валет.

Армянский исход в направлении краснодарского края начался ещё в 1988-ом - после страшных землятрясений, эхо которых отозвалось по всей стране. В 1989-ом, когда в Карабахе ударили первые выстрелы, поток армянских беженцев, желающих осесть на Кубани, увеличился.

В 91-ом году, в уже независимой Армении, началась демократия, и закончились продукты. Хлеб здесь распределяли по карточкам, и дневная норма на одного жителя напоминала времена блокадного Ленинграда.

А в Карабахе продолжалось кровопролитие. Молох безумной войны требовал новых и новых жизней на свой алтарь. Честные армянские патриоты, часто плохо вооруженные, кое-как отражали атаки отборных частей азербайджанской армии. Их алая кровь навеки впиталась в чёрную карабахскую землю.

А в это самое время в Краснодаре спешили поселиться тысячи выходцев из разорённой демократией и войной армянской республики. Ехали в основном те, кто мог что-нибудь вывезти, и костяк этого нашествия составляли криминальные элементы.

Армянская миграция стала тяжёлым бедствием для Кубани. Наглые и нечистоплотные выходцы из Закавказья, уверенные, будто законы писаны исключительно для того, чтобы их нарушать, в короткий срок сумели внушить местным жителям стойкое отвращение ко всей армянской нации.

С Борисом Самвеловичем Оганесяном Лена познакомилась полтора года назад. Общество Армянской Культуры проводило очередную презентацию, куда была приглашена и местная краснодарская пресса. Борис Самвелович прочитал короткую и зажигательную речь, где было много очень хорошего и очень правильного. И крепкая нерушимая дружба между двумя народами, и любовь армян к своим русским братьям, и близость наших культур, и объединяющая религия, и общая история, которая учит нас всегда и во всём быть вместе.

Борис Самвелович не скрывал своего намерения баллотироваться на пост кубанского губернатора. Лена сделала интервью с ним, но Оганесян был немногословен, коротко рассказал о себе, посмущался, что никогда раньше, до этого, интервью не давал и потому чувствует себя скованно. Он сказал, что только от избирателей зависит, в конечном итоге, станет ли он губернатором Краснодарского края.

На Лену он смотрел с видом состарившегося ловеласа, у которого очаровательная молодая девочка уже не может вызывать ничего другого, кроме чисто отцовских чувств. Борис Самвелович пригласил её в свой партийный офис, где угостил кофе и после интервью звал зайти как-нибудь ещё, что Лена вскоре и сделала. А потом они стали друзьями - настолько, насколько позволяла разница в возрасте. Лена знала, что офис Бориса Самвеловича открыт для неё практически всегда и этим охотно пользовалась.

Разговоры о том, что Оганесян напрямую связан с армянской мафией, до Лены доходили не раз. Она затронула эту тему в одном из своих интервью с ним. Седеющий представитель армянской диаспоры улыбнулся скромно и сказал, что клеветники были всегда и скорее всего уже не переведуться. Лена молча проглотила этот ответ.

Серело. Лена направлялась к большому тёмно-коричневому зданию на Красной, где размещалась штаб-квартира армянского землячества на Кубани "Арарат". Она избегала больших улиц, предпочитая проходные дворы. Вокруг было пусто. Только изредка Лене встречались заспанные прохожие.

Лена не обратила внимания на красный "Москвич", у входа в серо-каменное строение - здесь когда-то в советские годы располагался местный КГБ, а сейчас оно по наследству перешло к контрразведчикам. За рулём "Москвича" сидел усатый кавказец в джинсовке. Он внимательным, пристальным взглядом проводил Лену, потом посмотрел снимки, разложенные на соседнем сиденьи, и достал трубку сотового телефона.

- Я засёк её, - сказал он негромко. - Она идёт к Мира по Красноармейской.

Лена шла быстро. Она чувствовала, что силы её на исходе, и хотела побыстрее добраться. Сквозь молочную слякоть утреннего тумана прорисовывались голые силуэты деревьев. Это - сквер. Здесь, на углу Ленина и Красноармейской, когда-то стоял храм святого Александра Невского, взорванный в тридцатые годы. Напротив - здание крайисполкома.