Рассказовизантийце Сигурде и его жене, носящей имя, в такой же степени чуждое византийским святцам, как и имя ее супруга, принадлежит не к области исторических фактов, а к литературной истории бродячих сказок, быть может, — к истории «литературного общения Востока и Запада». В книге А. Н. Веселовского [39] приведен рассказ из монгольского сказочного сборника (Арджи-Борджи), совершенно напоминающий последнюю часть истории Варяга Торстейна с византийской дамой, то есть, очистительную присягу и клятву с reservatio mentalis. Там на сцене находится царская дочь Наран-Герель, также пойманная на месте преступления, но точно также ускользнувшая и не уличенная. От царевны потребовали, чтоб она принесла очистительную присягу над ячменными [228] зернами. Назначен был во всеобщее сведение день, когда царевна принесет всенародно клятву. Но царский министр Саран, играющий в монгольской сказке роль нашего Варяга, имел в своей законной жене умную советницу, которая убедила его вымазаться черною краской, полузакрыть один глаз, притвориться хромым и юродивым и в этом виде вмешаться в толпу, которая соберется на судилище и т. д. Царевна, конечно, заметила своего возлюбленного, узнала его в юродствующем старике с клюкой и поклялась, что она никогда не звала ни /400/ одного мужчины, кроме разве вот этого юродивого; так как она говорила правду, то зерна и не поднялись вверх, что и послужило доказательством правоты ее, а для всех присутствующих и ее невинности.

Бенфей (Pantschatantra, Vorrede стр. XXV) указывает на почти буквальное сходство с монгольским рассказом одного французского fabliau, а издатели и комментаторы саги о Греттире давно заметили сходство эпизода о Спес с судом Божьим в средневековом романе оТристане и Изольде. Роман этот переведен был на норренский язык в 1226 году по приказанию короля норвежского Гакона Гаконсона. Считается, однако, более вероятным, что Spesar thattr (сказание о Спес), по крайней мере в устной редакции, появилось ранее знакомства с французским романом и не находится в зависимости от него. [40]

Очень может быть, что рассказ как на север, так и на запад Европы принесен с Востока. Весьма недавно (в Журнале Министерства Народного Просвещения за ноябрь 1874 г.) напечатана в переводе И. П. Минаева прелестная по своей наивной форме и лукавому содержанию индейская сказка, содержащая, вероятно, первоначальную основу как монгольского рассказа, — Арджи-Борджи в целом своем составе, несомненно, представляет только пересказ индейского подлинника, [229] проникшего к Монголам вместе с буддизмом, — так и западных его редакций. Там тот же суд Божий, на котором жена, питомица брахмана, обманывавшая своего мужа вместе с одним плутом, приносит очистительную присягу: «не знала я прикосновения руки другого человека, кроме брахмана», и затем стала входить в огонь. В тот же миг плут обратился к народу: «полюбуйтесь на дело пурогиты: такую женщину он посылает в огонь», — и схватил ее за руку и т. д.

Самое имя византийской госпожи, которое так же мало отзывается греческими звуками, как и скандинавскими, есть, быть может, признак и оставшийся след восточного происхождения варяжского эпизода в саге о Греттире. Спес напоминает царских стражей или часовых, называемых в Зендавесте Spas, и, следовательно, напоминает смотрителя царского сада, поймавшего Наран-Герель на восходе солнца вместе с Сараном. Такое превращение имен и ролей очень возможно при переходе сказки от одного народа к другому.

Впрочем, пусть это решают те, кого вопрос ближе касается. Мы совершенно не имеем в виду исследовать филиацию различных редакций одной и той же сказки у разных народов. /401/ Наша цель состоит только в том, чтоб отметить неисторический характер того эпизода в исландской саге, в котором Варяг Торстейн является действующим лицом, и только намекнуть на возможность «посредничества Византии» в передаче — литературной и устной — общего востоку и западу сказочного достояния. [41]

По первому вопросу мы должны сделать еще несколько замечаний. Нам могут сказать: положим, что эпизодический рассказ о Спес есть бродячая сказка, приуроченная к Варягу [230] Торстейну Дромунду, но рассказ о его мести за скальда Греттира и о совершении этой мести именно в Константинополе не имеет внутренней связи с романтическим, сказочным эпизодом и засвидетельствован достаточно в своем чисто историческом характере ссылкой на Стурле Тордсона, помещенной в конце саги и отдельного сказания (tháttr). Но судья (lögmadhr) Стурле Тордсон жил в конце XIII столетия (умер 1284), и его замечание о Греттире, которому досталась мало завидная, хотя и совершенно исключительная судьба быть отомщенным в Миклагарде, основано, очевидно, на знакомстве с устной или с первоначальной письменной редакцией Греттировой саги: ибо, не будь саги, как Стурле мог чрез 150 лет знать о таком частном факте? Отсюда можно заключать только о существовании двух редакций Греттировой саги и об очень позднем происхождении той редакции, которую мы имеем, то есть, с присоединением не только сказочного эпизода, но и учено-литературных соображений или замечаний. Характер литературной редакции или даже сочинительства вообще не чужд Греттировой саги, по крайней мере, той ее части, которая только и важна для нас. Несомненно, знакомство ее составителя не только с устными преданиями, но и с другими сагами. Уже рассказ о прибытии Торстейна Дромунда в Царьград и о встрече его с Онгулом сильно напоминает встречу другого Торстейна с его противником Гестом также среди Вэрингов в Миклагарде, и это сходство было бы, вероятно, еще сильнее, если бы Вига-Стирова сага дошла до нас не в такой новой, по памяти восстановленной редакции (см. выше стр. 189). Мы не относим вполне этого сходства на счет восстановителя Вига-Стировой саги по двум соображениям: 1) потому что Греттирова сага не была издана во время Арне Магнусона, и 2) потому что не в этом только случае замечается зависимость Греттлы от других саг. Она несомненно позднее по своему происхождению саги о Гаральде, ибо последняя ничего не знает о ее героях и о Дромунде, будто бы находившемся в таких близких дружеских отношениях к норвежскому принцу. Зато никак нельзя отрицать знакомства у автора Греттлы с Гаральдовой сагой. На основании этой последней сделаны хронологические, почти ученые [231] замечания, приведенные нами выше с намерением. [42] Все основано здесь на расчете времени, протекшего от битвы при Стиклестаде (1030 г.), после которой Гаральд удалился сначала в Гардарику, а потом в Миклагард, до смерти короля Магнуса в 1047 году. Убийство Греттира по саге относится к 1031 году, прибытие Торстейна Дромунда в Миклагард и месть над Торбиорном Онгулом, по-видимому, к 1033 или 1034 г. [43] Чрез 11 лет, то есть в 1044 или 1045 году, Гаральд, по саге, возвращается в Норвегию. Это, положим, вполне соответствует исторической действительности, но только спрашивается: как народная память, предполагаемая хранительница саг до их письменной, очень поздней редакции, удержала такие искусные и точные хронологические подробности? Несомненно, повторяем, ученое соображение данных Гаральдовой саги с каким-либо хронологическим руководством (книжка Ape Фроди?) или с собственною ученою памятью саго-составителя. Точно так же на основании знакомства с Гаральдовой сагой сделана заметка о большом числе Скандинавов, отправившихся в Миклагард и сделавшихся там Вэрингами при Михаиле Каталаке. В первой части своей статьи мы почти повторили ошибку, которую все делают, придавая словам Греттлы, сюда относящимся, самостоятельное значение, находя здесь свидетельство о более частых, чем прежде, поездках Скандинавов в Византию (С. А. Гедеонов и Α. Α. Куник). Между тем, здесь просто говорится в однократном смысле и в однократном глагольном виде: ео tempore complures Nordmanni Miklagardum profecti, ibi militiae nomina dederunt, и разумеются спутники Гаральда Норвежского. [44] [232]