Плешивый со опаской поднял голову - всю бочку наискосок перечеркивала пунктирная линия аккуратных дырочек, сквозь которые хорошо было видно светло-серое небо.

Неопределенно крякнув, Плешивый спрятал бесполезный автомат обратно в вещмешок и небрежно швырнул его под лавку.

Двустворчатый все так же неподвижно восседал подле порога вожаковой норы, его застывший глаз, полуприкрытый шторкой, был устремлен вдаль.

Плешивый постоял немного угрюмо разглядывая этот глаз и тяжело вздохнув пробурчал:

- Как вожак?

- Никак.

- Он еще жив?

- На одну десятую. - Двустворчатый был абсолютно серьезен, но ситуация настолько абсурдна, что Плешивый едва не расхохотался, чувствуя как приступ истерии буквально разъедает мозг.

- Ты можешь пойти отдохнуть, - невозмутимо булькнул Двустворчатый, я думаю, к завтрашнему утру все, наконец, станет на свои законные места, но... тебе предстоит нелегкая ночь.

"Значит все предыдущее было так - тьфу и все?!" - Плешивый угрюмо разглядывал шторку над глазом Двустворчатого и никак не мог сдвинуться с места. - "Может стоит пойти глянуть на вожака? Хотя, кому это надо?! Ни ему, ни мне... А ей?! Разве можно с уверенностью сказать, что ей надо!!! Одно слово - иная логика. КАЧЕСТВЕННО отличная... Уже и не логика вовсе! Которою, с нелогичностью присущей данному процессу мышления, можно назвать коротко и парадоксально - женской логикой."

Плешивый в ужасе потряс головой и с подозрением посмотрел на Двустворчатого, словно боялся, что тот подслушает его мысли откровенно рассмеется в лицо. Но Двустворчатый был невозмутим.

Плешивый пожал плечами и поплелся к своей бочке. Внутри он расслабленно растянулся на лавке. Не хотелось не то чтобы шевелиться, но даже дышать и думать. Плешивый лежал навзничь и тупо рассматривал пулевые отверстия в верхней части бочки, сквозь которые на него так же тупо пялились серые безучастные небеса, наверняка, видавшие и не такое. Поэтому им было плевать на жалкое крохотное существо - одинокое среди сотен и тысяч таких же непутевых созданий, безжалостно брошенных в этот жестокий и непонятный мир равнодушной рукой - и теперь мучительно барахтающихся в трясине желчи, захлебывающихся в озерах горечи и тонущих в океане безнадежности и безверия...

Плешивому еще казалось, что он рассуждает здраво, что мысли текут ровно, не свиваясь клубком возбужденных змей, сон, тем временем, украдкой хихикая над тщетностью реалистического бытия, словно провинциальный маг доставал из рукава и веером раскладывал крапленые карты...

...белки беспомощно распахнутых глаз,

Как капли ртути.

Слова нелепы, шепот оглушает,

А голос как туман стекает на пол.

И в адском пламени безумье сокрушает

Серебряным клинком распухший мозг.

И разум словно воск под пальцами безумья тает...

Как пахнет пылью и печалью!

Сквозь серебро давно просвечивает мерзость,

Враждуя как желанье и возможность.

И в этой битве выигравший терпит пораженье,

А проигравший - просто многократно умирает...

Серебряный звон...

И запах смерти.

Все тает словно сон,

И лишь прикосновенье...

А впрочем, это тоже сон,

Иллюзия иллюзий

Сама жизнь...

Плешивый проснулся. Что ему снилось на этот раз, он не помнил. Лишь на душе осталась накипь какой-то тоски, и тревожило странное противоречивое восприятие времени - как мимолетной бесконечности.

Плешивый осторожно выглянул из бочки. Снаружи вновь безраздельно властвовала ночь.

"Последняя ночь!" - фраза была столь многозначна, что Плешивый криво усмехнулся и невольно поежился.

У входа в бочку, на удивление, никого не было.

Не было никого и у входа в нору вожака. Вообще деревня словно вымерла. Было очень тихо, так тихо, что Плешивый отчетливо слышал неравномерные гулкие удары своего усталого сердца.

"Последняя ночь! Это последняя ночь..." - Тело Плешивого, еще совсем недавно такое сильное и ловкое, сейчас казалось большим, случайно доставшимся с чужого плеча. Теперь у Плешивого ртутным светом горели не только ладони, но и руки целиком, и ноги, и грудь. И огонь был тяжелым словно сама ртуть.

Остаток сна, рваной паутиной прилипшей к лицу, бередил усталый мозг. Паутину нельзя было увидеть - осознать, но ее присутствие создавало невыразимый дискомфорт. Плешивый даже провел дрожащей рукой по лицу.

...серебряная паутина... серебряный звон... и запах...

"Господи, чем же это так... пахнет?!!" - Плешивый с трудом покрутил тяжелой, будто распухшей головой, где колыхался такой же распухший мозг и в яростной тоске подумал, что теперь незачем играть в прятки. Хотя бы с самим собой! Плешивый мучительно сглотнул пересохшим горлом. Да, он конечно же прекрасно знал этот запах. Это был запах тления.

"Говорят, что гниение, как химическая реакция, совершенно идентично горению: и то и другое - окисление, лишь скорость реакции различная. Вот только не вполне пока ясно, что является источником запаха, окружающая обстановка или я сам?" - Плешивый медленно, шаркая непослушными ногами, подошел к норе вожака и почти равнодушно заглянул внутрь.

В норе тьма была настолько плотной, что ее наверняка можно было нарезать ломтями, как ржаной хлеб.

"Значит, вожак умер", - спокойно констатировал Плешивый. - "И что теперь? Да здравствует вожак?! А что же она? Какова ее-то роль во всем этом? Вожак обманул, он сказал, что я смогу сам ответить на все вопросы. Да, действительно, я могу формулировать ответы, но насколько они соответствуют истине?! Да и что это за ответы, которые лишь порождают новые вопросы?!"

И все таки Плешивый, двигаясь как заводная кукла, почти через силу, еще раз переступил порог норы вожака.

"Слишком долго я шел по этому пути, чтобы теперь поворачивать назад. Ну, где же ты, ведьма?! Я до сих пор тебя не понимаю. Но уже не боюсь. Никого! За исключением, быть может, лишь самого себя." - Плешивый не сразу сообразил, что действительно уже достаточно долго идет никуда не сворачивая. Достаточно для того, чтобы пройти убогую обитель вожака насквозь.

Плешивый остановился, дыша тяжело и надсадно, словно он всю свою недолгую жизнь - вплоть до этого момента - бежал, словно смысл всей жизни состоял именно в этом беге, и стал ждать. Тьма с каждым вздохом отступала, но серебристый сумрак, приходящий на смену, не приносил ожидаемого успокоения. Тени прошлого, испуганно жавшиеся по углам, не давали реально оценить складывающуюся обстановку. В каждой складке чудился подтекст, в каждой тени неадекватный символ. Все это придавало происходящему двойственный смысл, и этот смысл растворялся в многозначности происходящего.