Лёка опустила свое тело в горячую воду и застонала в голос. Она чувствовала, как каждая мышца расслабляется, унося в прошлое невыносимую боль. Молоко довершило дело – одного литра хватило, чтобы желудок тоже пришел в себя и прекратил реагировать на каждый вздох приступами тошноты.

– Кайф, – прошептала Лёка и глубоко вдохнула. Теперь она готова была смириться со всем, с чем угодно. И пережить что угодно. До нового приступа, конечно же.

Она пролежала в ванне больше часа – пока боль не перестала напоминать о себе даже мимолетными вспышками. Пользоваться гостиничными полотенцами не решилась – вышла в комнату обнаженная, мокрая, оставляя за собой небольшие лужицы. Прямо посреди паласа встряхнула головой, словно собака, разбрызгивая вокруг капли воды. Надела халат, и забралась в постель.

Пришло время для ежевечернего ритуала. Ритуала, без которого уже два года не обходилась ни одна ночь, ни единый отход ко сну. Пришло время разговора с Сашей.

Лёка задышала часто-часто, пытаясь успокоиться. Опять он лезет не в свое дело. Кто дал ему такое право? Видимо, всё это было большой ошибкой. Не нужно ей было возвращаться в этот долбаный город. Не нужно. И уж тем более не нужно было просить встретить и садиться в эту долбаную машину.

– Ты снова хочешь натворить дел? – говорил тем временем Сергей, притормаживая на светофоре. – Полжизни спустила в задницу, еще хочешь? Скажи мне, ну что такого в том, чтобы жить как все?

– То, что я не хочу жить как все, – прошипела, едва сдерживаясь.

– А как хочешь?

– Откуда я знаю?! Если бы знала – не вернулась бы просить совета.

– Чего? – изумление на лице Сергея было настолько искренним, что Лёка даже испугалась. Он говорил, не поворачивая к ней головы – смотрел только на дорогу. Но даже напряженный профиль выглядел угрожающе. – Ты что, всерьез веришь, что приехала сюда за советом? Нет, деточка, ты приехала сюда для того, чтобы снова поставить нас всех раком и показать, какая ты особенная. Чтоб мы подтвердили это. Чтобы целовали твою уникальную задницу и говорили, что твоя жизнь прожита не зря. Ты же, твою мать, уникальная!

– Я же, твою мать, запуталась! – закричала Лёка. – Ты что, не слышишь меня?

Сергей не ответил. Он нажал кнопку стеклоподъемника и опустил стекло. Закурил. И вывернул руль. Под шум клаксонов других автомобилей, «Тойота» остановилась у обочины.

– Выходи, – помолчав, сказал Сергей.

– Что? – удивилась Лёка. – Почему здесь?

– Нипочему. Просто выметайся и иди куда хочешь.

– Серега… Зачем ты так?

– За шкафом.

Лёка помолчала, вглядываясь в снующих туда-сюда прохожих. Из неё как будто запал вынули – всё, что горело и плавилось внутри, вдруг остановилось.

– Ты можешь хотя бы объяснить, за что? – тихо попросила она.

– Могу, – сказал, как отрезал, Сергей, – Но не хочу. Я же уникальный, а ты – фуфло. Я во всем всегда прав. И не буду делать того, что мне не нравится.

Долгие минуты они смотрели друг другу в глаза. Молчали. И оба боялись опустить взгляд. Наконец, Лёка улыбнулась растерянно и протянула руку.

– Мир?

– Конечно, – ответил рукопожатием Сергей и тоже расплылся в улыбке, – Поехали.

Он привез Лёку в пустую квартиру своего приятеля – тот уехал из Питера в командировку и попросил присматривать за цветами. Это была небольшая «хрущевка», с несвежим ремонтом и веселенькой люстрой на потолке единственной комнаты.

– Яна в курсе? – с порога осведомилась Лёка, осматривая немудреное убранство своего нового временного жилища.

– Нет, – ответил Сергей, – Она думает, что я уехал в Москву по делам компании.

Больше вопросов не возникало. В молчании они разулись, прошли в кухню и, не сговариваясь, предложили:

– Коньячку?

Отсмеявшись, Сергей вынул из портфеля бутылку, а Лёка нашла в навесном шкафу кружки. Молча присели. Также молча выпили.

– Рассказывай, – попросил Сергей, устраиваясь поудобнее на стуле.

Лёка хмыкнула и присела напротив. Она очень изменилась за прошедшие месяцы – появился румянец на щеках, ушла нездоровая худоба, но и морщин возле глаз добавилось.

– Я не знаю, что мне делать, – начала она, помолчав, – Думала – уеду, и всё будет иначе. Думала – останется тут вся хрень, которую я успела натворить. Но нет, не вышло. Всё свое ношу с собой, как говорится. Не знаю, что дальше. Правда, не знаю. Надо бы замуж выйти, ребенка родить, к родителям съездить. А не могу. Не получается.

– Почему?

– Потому что всё это – не моё. Когда Сашка… ушла, я ушла вместе с ней. Остался тут какой-то призрак, часть меня, который ходит, ест, спит, трахается… Но это не я. Не полностью я, понимаешь? Вы всё спрашивали, зачем мне наркотики были нужны. Затем и были… Наешься колес, уломаешь себя в срань на танцполе, или еще где-нибудь, падаешь на кровать, и чувствуешь, что разделяешься надвое – одна часть тебя свободная, счастливая, летает себе там же, где Сашка, и больше ничего не надо. А вторая лежит, скрючившись, и блюет себе под нос. И ради ощущения первой части, вторая может валяться и молчать себе в подмышку. Потому что это и есть высшее счастье на земле.

– Нет, – Сергей покачал головой и потянулся за сигаретами, – То, что ты сейчас сказала, опровергает всё то, о чем говорила тебе Саша. Ты убивала свой мозг наркотой…

– Серега, давай без моралей, а? Это всё и без тебя понятно. Вопрос мой в том, как жить дальше, а не в том, какая я дура, что ела наркотики.

– А как ты сама видишь свое будущее?

– Никак. Я столько говна людям сделала, что до страшного суда точно не дотяну – расплачиваться здесь придется, на земле. Думала уже – может, уйти в монашки? Грехи замаливать и всё такое…

– И что надумала? – не сумел сдержать улыбки Сергей, хмыкнул неосмотрительно.

– А ничего! – с жаром ответила Лёка. – Я даже верить толком не умею. Для меня что Бог, что дьявол – всё едино. А обманывать еще и высшую веру – это слишком даже для меня. Ты пойми, Серый, я не считаю себя бесом, злом, и так далее. И даже уникальной я себя не считаю. Я просто хочу быть рядом с ней. И не надо мне секса, супружества и завтраков в постель – ничего не надо! Пусть даже она будет за миллион километров от меня, пусть даже у неё будет муж и выводок детей – плевать! Лишь бы знать, что она есть… Больше мне ничего не нужно. Но это не реально. Потому что…

Лёка запнулась. С горлу подступил комок, и ладони непроизвольно сжались в кулаки.

– Потому что она ушла. А я осталась. Если бы у меня была какая-то миссия, задача, цель, или чёрт знает что еще – я бы смирилась. Я бы знала, что пройдет еще день, месяц, год, сто лет – и я выполню миссию, и уйду к ней. Но миссии нет. Задачи нет. Цели нет. А раз так – то и жить незачем.

Сергей закурил и взъерошил собственные волосы. Он понимал, что именно его сейчас Лёка призывает на роль судьи, на роль советчика, и – главное! – друга. Но при этом не знал, что сказать. Всё, о чем думала и рассуждала Лёка, было ему понятным, но… непрожитым. Не пережитым. Не выстраданным. И какое право он имел сейчас что-либо говорить?

– Почему ты себя не убила? – спросил, когда сигарета дотлела до фильтра.

– Потому что Саша этого не хотела бы, – не задумываясь, ответила Лёка, – Она не раз мне говорила, что если я так сделаю, то мы никогда больше не увидимся. Я уже сказала тебе, что не верю ни в Бога, ни в черта. Но если есть хоть малейшая вероятность, что из-за моего самоубийства оборвется связывающая нас с ней нитка – то я никогда такого с собой не сделаю. Понимаешь?

– Не знаю. Мне сложно понять.

– И слава Богу. Потому что это ад, Серег. Это нечто настолько страшное, что даже словами не передать. Похоже на то, что тебя поставили у ямы, а вокруг – решетка, через которую не прорваться, даже ценою жизни. И остается либо кружить вокруг этой ямы, либо прыгнуть… Но даже прыгнуть ты не можешь. И остается только кружить. Больше ничего.