— Прячешься ото всех, словно...

Глава первая

Крот

— А? — меня пугает бархатистый голос Евгения. От испуга подаюсь вперед, попадая на свет. Жмурюсь от неприятного освещения, съеживаюсь, опускаю левую руку вниз, придерживаю ею запястье правой. Идеальная поза для того, чтобы показать, что ты не настроен на беседу и замкнут в себе.

Евгений становится к книге, выйдя из темноты. Он спокойно произносит:

— Как тебя зовут?

А у меня от этого голоса кружится голова, кожа покрывается мурашками, ноги немного трясутся, переминаюсь с места на место:

— Евгения. Евгения Штейнберг.

Он улыбается:

— Какая красивая фамилия! Какая величественная и громкая!

Одним словом, моя фамилия — моя полнейшая противоположность.

Человека можно описать разными эпитетами. Можно использовать такие, как «красивый», «утонченный», «сияющий». Но во мне, к сожалению, нет ничего такого. Эти слова напоминают мне красивое платье, но только вот по размеру оно слишком маленькое, настолько маленькое, что на тело не налезает.

Эти эпитеты не налезают на меня. Поэтому все «красивое» кончается именно на фамилии. Она от немецких графов, живших в стране в конце девятнадцатого века. Скорее всего, мои покойные родственнички бьются головой об стену, выкалывают концами моноклей себе глаза, а еще, несмотря на аристократизм, не стесняются в выборе немецких выражений. А все потому, что они видят не достойного потомка, а меня.

— В чем твой талант? — спрашивает Смерть.

— Ну...

Ничего дельного в голову не приходит, потому что моя персона считает себя довольно бесталанной личностью. У меня не получается рисовать, танцевать, петь. Мне хотелось бы заниматься всем этим, только вот не сложилось. Почему? А потому что в меня, как в Джека Фроста из «Хранителей снов», никто не верил.

— Все равно это у тебя не получится, — говорила мать. Отец только лишь фыркал и закатывал глаза, считая все то, к чему у меня когда-то лежала душа, беспросветной глупостью и временным явлением.

— Мой талант…

Вспоминается, как бабушка настояла на том, чтобы меня отдали в музыкальную школу. Мне стоило только лишь подобрать на фортепиано мелодию из бабушкиного любимого сериала, и тут она решила, что ее бесталанная внучка — реинкарнация Моцарта. Наивная старая женщина, разочаровавшаяся во мне после того, как моя персона не смогла с первой попытки правильно сыграть «Лунную сонату». Однако из музыкальной школы меня так и не забрали. Так и сложилось, что единственное, что может делать Женя — это в правильном порядке нажимать на клавиши, чтобы музыка была более-менее приятной для ушей.

— Люди говорят, что у меня получается играть на фортепиано, — теперь мои руки сложены на груди. Но этого недостаточно, мне хочется, чтобы свет и вовсе погас, скрывая все уродства моего тела.

Смерть щелкает пальцами, передо мной возникает рояль:

— На нем играли великие музыканты. Не ублажишь ли ты наши уши нежной музыкой?

Если он скажет сыграть «Лунную сонату», мне придется проехаться его четко очерченным носом по клавишам.

— По правде сказать, мне и играть нечего...

— Какая-то ты замкнутая. Ну, не надо, не каждый же день умираешь.

О, уважаемый господин Смерть, вам не приходилось быть мной. Любая оплошность, и рука сама тянется завязать петлю из первой попавшейся нитки. Мне нужно быть идеальной в поступках, чтобы компенсировать внешность, но ежедневно случается какой-нибудь конфуз. Видимо, господин Смерть, вам действительно не терпится пересчитать клавиши вашим прелестным носом.

— Так сложилось, — говорю, делая шаг немного в тень.

— Что сложилось? — неожиданно интересуется Евгений, облокачиваясь на кресло Смерти. Тот дергается, явно удивляясь такому вальяжному поведению Харона.

— Сложилось, что женщина — априори нечто красивое. У девушки должны быть шелковистые волосы, нежная кожа, стройные ноги и красивое тело. Они улыбаются, смотря в зеркало. А мое отражение напоминает мне рыбу-каплю.

Снова скрещиваю руки на груди и опускаю взгляд вниз. Благо мои ноги скрыты длинной цветастой юбкой.

В семнадцатом веке ноги и вовсе считались самой греховной частью тела. Мужчины жаждали хоть глазком взглянуть на длинную, прекрасную, изящную ножку. Гладкая белоснежная кожа очаровывала и привлекала их. Ну, а мои ноги разве что длинные и белоснежные. Но отнюдь не изящные. Они толстые. Чем выше задирается юбка, тем больше кожа походит на корку апельсина. Приходится позволять себе надевать штаны или юбки, которые закрывают колени, чтобы как-то скрыть толстые ляжки. А уж что говорить про размер ноги.

Золушка имела маленькую ножку. Говорят, что в оригинале сказки злым сестрам пришлось отрезать пальцы и пятки, чтобы влезть в туфельку. Мне бы тоже хотелось взять и отпилить их. Как-то в ванной эта мысль посетила меня. Но, как только ножик прорезал кожу, у меня началась настоящая истерика, а затем и сильное кровотечение. На вопрос матери «Что случилось?» элементарное «Ногти подстригать не умею».

Мне бы хотелось залезть в ванну и отрезать себе все пухлости тела. Чтобы оно наконец-то стало нормальным. Чтобы, вставая утром, мне можно было бы проводить тонкими пальцами по стройным бокам, потягиваться, немного задевая ночную рубашку и оголяя плоский живот. Однако этого не происходило и не происходит, и, какой бы Сейлор Мун мне не приходилось себя представлять, мое ворочание в кровати красивее не становилось.

Что касается головы и лица. Стоит ли говорить о веснушках, прыщах, жирной бледной коже, тонких черных волосах, похожих по структуре на солому, которые когда-то мне пришлось отстричь до плеч, повинуясь бившейся внутри меня истерике? В этот комплект входят огромные очки с толстенными линзами, которые скрывают часть прыщей.

Единственное, чем в своей внешности я горжусь, так это глаза. Они серые, почти прозрачные. Глаза цвета дождя, которые к тому же часто заволакиваются слезами. А сквозь слезы четче видно безысходность.