Шаги свекрови, глухие, мерные, неторопливые. До — фа, до — фа. Приглушенный говор, то ровный, то волнистый. Аккорд, пассаж. Аккорд, пассаж. И снова: до — фа, до — фа.

— Неля, там странная личность. Говорит, что твой сослуживец.

Хорошо, Нинель сидела за пианино. Она резко крутанулась на стульчике, якобы закрыть крышку инструмента. Сложила ноты.

И пошла в прихожую, удерживая на лице равнодушие.

Свекровь шла следом.

На тускло освещенной площадке стоял Шмаков. В прихожую свекровь его не впустила и дверь оставила на цепочке. Конечно, Нинель хотела выйти к Шмаку и прикрыть плотно дверь перед носом свекрови, но сняла цепочку и сказала тоном вежливым и безразличным:

— Входите, Антон Петрович, — и протянула Антону руку. Антон, чуть помедлив, пожал протянутую руку Нинель.

Свекровь стояла рядом.

Шмаков буркнул что-то, что при желании свекровь могла принять за приветствие. Та не приняла и молчала.

Нинель искала слова-повод для визита Шмакова. Она понимала, что Шмак не мог заявиться к ней просто так, интриги ради, но и понимала, что о подлинной причине его визита нельзя говорить при свекрови.

Стараясь сохранять безучастный вид, Нинель с тревогой смотрела на лицо Антона, худое, бледное, безучастное.

Антон поднял глаза: взгляд настороженный и колючий, взгляд затравленного зверька.

Нинель проглотила слезы и, вновь стараясь принять нейтральный вид, показала рукой на вешалку, предлагая Антону раздеться. Заговорить она не решилась.

Антон все еще стоял у дверей. Жалкая поролоновая курточка, поднятый куцый воротничок, голая шея. Руки без перчаток засунуты в карманы, и посиневшие запястья. Из-под вязаной шапочки видны волосы: Шмак только что подстригся, ради визита к ней.

Нинель прикусила губу и почувствовала вкус крови.

Свекровь стояла рядом.

Нинель сглотнула слезы и заговорила деловым тоном:

— Матвею Юрьевичу понадобился отчет? Что-то слетело с полосы? Вы бы позвонили, я бы подготовила к вашему приходу.

Шмаков буркнул нечто, что можно было понять как угодно, а Нинель, не умолкая, говорила:

— Телефон все время был занят? Да, дочка играет, папе звонит, всем куклам по телефону подруг находит, — сыпала и сыпала словами Нинель. — Вы извините, но придется немного подождать. Я сейчас подготовлю бумаги. А Вы пока отдохните. Хотите чаю? кофе?

— Чаю, горячего, — буркнул Шмаков уже членораздельно, топчась у вешалки, но не желая расставаться с курточкой: промерз он основательно.

Нинель поежилась, мурашки пробежали по коже: она ощутила, как холодно Антону в осенней куртке.

Антон шагнул за Нинель, но взгляд свекрови его остановил. Антон шагнул обратно, скинул туфли и побрел на кухню в дырявых носках.

Свекровь осталась где-то в комнатах, но возможно, и в коридоре, и Нинель включила газ, стала наливать воду в чайник и под шум спросила шепотом, глядя то на Шмакова, то на дверь и прислушиваясь к шорохам квартиры:

— Шмак, ты что?! Или — что-то случилось?

— Случилось, — буркнул Шмаков. — Что-то.

Нинель захлестнула тревога.

Она открыла шкафчик, начала деловито переставлять на полке консервные банки:

— Да говори же.

— Скажу, — буркнул Антон, рассматривая банки в руках Нинель.

Зашумел чайник.

Нинель поставила перед Шмаковым огромную чашку с дымящимся чаем, и Антон обхватил чашку, горячую, ладонями.

Нинель плеснула чаю и себе и с маленькой чашечкой присела чуть поодаль, с тревогой глядя в лицо Шмакова.

— Шмак, почему ты не позвонил? — шепнула и громко произнесла несколько казенных фраз, три раза четко проговорив «Матвей Юрьевич»: имя редактора действовало на свекровь магически.

— Жетонов нет, — буркнул Шмаков, шумно отхлебнув чай. И замолчал, словно затем только и заявился в чинный дом, чтобы попить чайку.

— Хорошо, что ты наконец объявился. Где ты был?

Заглянула дочка. Фыркнула, хихикнула, убежала.

Шмаков не поднял головы.

Телефонный звонок.

— У меня посланник Нефедова, — сказала Нинель. — Конечно, я так и знала. У нас всегда так. Или материал скиснет, или давай с колес, — говорила в трубку, стараясь держать интонацию и не отводя взгляда от Шмакова. Тот сидел застывший и желтый — мумия промерзшая. И только глаза чуть оттаяли после горячего чаю. Казалось, как только Шмак заговорит, язык его начнет заплетаться, и Антон упадет под стол из карельской березы.

Нинель была рада, что взяла трубку и муж узнал о странном визите не от свекрови, а от нее. Шмак по своему внешнему виду вполне мог сойти за курьера.

Она достала из холодильника поднос, где под крышкой лежали масло, сыр и колбаса: теперь, после разговора с мужем, она чувствовала себя свободнее. Шагнула к столу.

Антон следил за подносом голодным взглядом.

У Нинель защемило сердце, и тут же она почувствовала досаду. Что за ребячество! Ведь получает зарплату, и неплохую. Мог бы и питаться нормально, и одеться по сезону. Так нет же. Как пацан, все деньги тратит на железки, на книжки. Мало ему интернета на службе. Как глаза не устанут?

Шмаков ел с таким зверским аппетитом, будто несколько дней голодал. И молчал.

— Шмак, да что случилось?!

— Случилось.

Антон склонился над тарелкой, и лица его было почти не видно.

Фаина Сергеевна надела пижаму, согрела в микроволновке молоко, добавила ложку коньяку и отнесла чашку на ночной столик, где уже лежали тарелка с гренками, очки, коробка со снотворным и рукопись очередного таланта.

Устроившись в постели, Фаина Сергеевна сдвинула грелку к ногам и принялась читать рукопись, отхлебывая молоко и похрустывая гренком.

Повествование о грустном вечере одинокой немолодой женщины всколыхнуло в Фаине Сергеевне мысли о Мешантове. «У него есть талант, — думала Фаина Сергеевна, забыв о рукописи. — Я помогу ему, я его поддержу, и его талант заблистает, как обработанный алмаз».

Тут Фаина Сергеевна вспомнила, что Мешантов исчез прежде, чем появился в ее жизни, и ей захотелось плакать. Но не хотелось ни головной боли наутро, ни отеков под глазами, и Фаина Сергеевна вернулась к рукописи и, чтобы отвлечься, перелистала несколько страниц, но героиня по-прежнему была грустна и одинока, и грустные мысли упорно возвращались.

Фаина Сергеевна выпила снотворное и вскоре забылась тревожным сном.

Среди ночи она проснулась и до утра маялась в тоскливой бессоннице, думая, что ей предпринять: выпить молоко? снотворное? расплакаться?

Под утро Фаина Сергеевна поняла, что ей надо поговорить.

Поговорить в воскресный день ей было не с кем.

Фаина Сергеевна заварила липовый чай, поджарила блинчики и вспомнила, что где-то здесь, в ее районе, живут Першины. Телефонная станция у них одна, а номер Першина не забудешь: 1905. Революционер недобитый.

Фаина Сергеевна позвонила Першиным. Трубку сняла Валентина. Фаина Сергеевна представилась — и пауза. И Фаина Сергеевна увидела постную физиономию Валентины. Чинная парочка! Уж она-то, Фаина, помнит, как Валька шмыгала по общежитию. Ну да ладно, выбирать не из чего. И Фаина заворковала: позволительно ли ей будет, да не обременительно ли будет, и все в таком роде. Ну и Валентина заворковала на другом конце провода: что вы — что вы, конечно — конечно.

Валентина в прихожей остановилась на миг, вскинула голову, глотнула воздуху, глянула на Владимира Иларионовича.

Владимир Иларионович, стоя в дверях комнаты, вздохнул в унисон с женой и развел руками, мол, что же делать.

Валентина открыла дверь, и вошла Бабицкая.

Хозяин протянул руки, желая помочь гостье снять шубу. Выглядел он неважно. Лицо круглое, черты размытые, глаза притворно кроткие, руки белые, пухлые, под кофтой — животик. Помещик обедневший. В пиджаке и при вечернем свете Першин куда интересней.

Владимир Иларионович снял с Фаины Сергеевны шубу, аккуратно пригладил на шубе воротник и сказал с кислой улыбкой: