Неожиданно жирный палец протянулся к магнитофону и выключил кнопку записи. Роз в ужасе, как завороженная, наблюдала за движением Оливии.

— Не стоит так бояться, — раздался глубокий и удивительно приятный голос. — Мисс Хендерсон подшучивала над вами. Им всем хорошо известно, что я совершенно безобидна. Если бы это было не так, меня бы давно перевели в Бродмур.

В воздухе зазвучал какой-то непонятный гул. Что это? Смех? Роз недоумевала.

— Само собой, это правда, — вздохнула Мартин, продолжая держать палец над кнопками магнитофона. — Понимаете, обычно я веду себя так же, как все другие нормальные люди. Ну, а если у меня назревает протест в отношении чего-либо, я выражаю его. — Палец передвинулся к кнопке «запись» и аккуратно нажал на нее. — Если бы вместо Эмбер появился мальчик, его бы назвали Джереми в честь отца моей матери. И цвет волос здесь не при чем. Если вдаваться в подробности, то настоящее имя Эмбер было Элисон. А я называла ее Эмбер только потому, что в возрасте двух лет еще не умела произносить то ли звук «л», то ли «с». Но ее это вполне устраивало. У нее были чудесные волосы цвета меда, и когда она выросла, то откликалась только на «Эмбер», полностью игнорируя свое настоящее имя. Она была очень симпатичная.

Роз выждала несколько секунд, и, когда ею овладела уверенность, что сейчас голос ее прозвучит естественно, тихо произнесла:

— Простите меня.

— Ничего страшного. Я уже привыкла. Поначалу меня все боятся.

— Это вас расстраивает?

В глазах напротив вроде бы на секунду блеснуло что-то, напоминающее любопытство, чуть передернувшее жирные складки кожи.

— А вас саму бы такое отношение расстроило?

— Разумеется.

— Что ж тогда спрашивать?.. У вас есть сигареты?

— Конечно. — Роз вынула из кейса нераспечатанную пачку и подтолкнула ее через стол к собеседнице вместе с коробком спичек. — Угощайтесь. Сама я не курю.

— Если бы остались здесь, то обязательно закурили бы. У нас тут все курят. — Она немного повозилась с пачкой, достала сигарету и, прикурив ее, довольно выдохнула. — А вам сколько лет?

— Тридцать шесть.

— Вы замужем?

— Разведена.

— У вас есть дети?

Роз отрицательно покачала головой.

— Из меня вышла бы никудышная мать.

— Поэтому вы и развелись?

— Возможно. Меня больше интересовала собственная карьера. Но мы разошлись достаточно мирно, и каждый двинулся своей дорогой.

«Какая глупость! — рассуждала Роз. — Зачем мне распространяться о своей боли перед Оливией?» Однако сложность заключалась в том, что если часто говорить одну и ту же ложь, та становится правдой, а боль теперь приходила к Роз изредка. Она возвращалась по утрам, в первые мгновения после того, как Лей просыпалась. Тогда ей начинало казаться, что она снова находится в своем доме, а рядом лежит любимый, которого можно обнимать, целовать и ласкать, заливаясь при этом смехом.

Олив выпустила в воздух колечко дыма.

— А я бы любила детей, — задумчиво произнесла она. — Я однажды даже забеременела, но мать уговорила меня избавиться от ребенка. Теперь я жалею об этом. Мне до сих пор интересно, кто бы у меня родился: мальчик или девочка. Мне даже иногда снится мой ребенок. — Она несколько секунд смотрела в потолок, словно следя за струйкой сигаретного дыма. — Бедняжка. Мне тут одна женщина рассказывала, что их смывают в канализацию. Ну, после того, как при помощи вакуума извлекают из тела женщин.

Роз наблюдала за тем, как толстые губы присасываются к крошечному по сравнению с ними фильтру сигареты, и думала о зародышах, которых извлекают из матки женщины.

— Я ничего об этом не знала.

— О канализации?

— Нет. О том, что вам приходилось делать аборт.

— А вам вообще обо мне что-нибудь известно? — безразлично спросила Оливия.

— Очень немногое.

— Кто вам это рассказывал?

— Ваш адвокат.

И снова непонятный гул вырвался из груди женщины.

— А я и не знала, что у меня такой есть.

— Его зовут Питер Крю, — нахмурилась Роз, вынимая из кейса письмо.

— Ах, этот. — презрительно поморщилась Олив. — Да он же настоящий урод. — В ее словах прозвучало нескрываемое отвращение и даже злоба.

— Он утверждает, что является вашим адвокатом.

— Ну и что? Правительство тоже утверждает, что заботится о народе. Лично я ничего не слышала о своем адвокате вот уже четыре года. Я посоветовала ему заткнуться, когда он начал выкладывать мне свою идею о том, чтобы устроить мне пребывание в Бродмуре на неопределенный срок. Педик вонючий! Я ему не понравилась. Думаю, он бы наложил в штаны от радости, если бы добился того, чтобы меня признали невменяемой.

— Вот тут он пишет. — Роз быстро просмотрела письмо и начала читать, даже не задумываясь о содержании. — Да, вот тут. «К сожалению, Олив никак не может понять, что если бы ее признали невменяемой, она бы получила надлежащий уход и лечение в психиатрической больнице. А это, в свою очередь, означало бы, что она смогла бы вернуться в нормальное общество уже, скажем, лет через пятнадцать. И это в самом худшем случае. Мне всегда казалось очевидным…» — Внезапно Роз замолчала, почувствовав, как по ее спине пробежал холодок. «Если у вас возникнут какие-нибудь проблемы, ну, например, если она неожиданно начнет яростно проявлять свое недовольство». — вспомнились почему-то предупреждения тюремщицы. Может быть, она сама выжила из ума? Роз попыталась улыбнуться: — Честно говоря, остальное уже не так интересно.

— «Мне всегда казалось очевидным, что Олив страдает психическим расстройством. Возможно, это параноидальная шизофрения или психопатия». Так у вас написано? — Олив поставила маленький горящий окурок фильтром на стол и вынула из пачки еще одну сигарету. — Не скажу, что меня не соблазнило такое предложение, — призналась она. — Если вообразить, что я смогла бы убедить суд в том, что на тот самый момент была невменяема, то сейчас наверняка была бы уже свободной женщиной. Вы еще не ознакомились с моим психологическим портретом?

Роз отрицательно покачала головой.

— Ну, кроме непреодолимого желания постоянно принимать пищу, что, как правило, считается ненормальным. Один психиатр даже пытался доказать, что это служит признаком тенденции к саморазрушению. Так вот, в остальном меня оценили как «нормальную». — Она встряхнула рукой, потушив спичку, и на лице ее появилось такое выражение, будто все происходящее ее забавляет. — Ну, надо еще договориться о том, что означает термин «нормальная». Я уверена, что у вас гораздо больше всевозможных «пунктиков», чем у меня, но вы все равно попадаете в группу «нормальных» по своему психологическому портрету.

— Мне это неизвестно. Никто никогда меня не обследовал, — заинтересованно произнесла Роз, а про себя добавила: «На самом деле мне просто страшно подумать о том, какой диагноз мне могли бы поставить».

— А вот в таких местах к этому начинаешь привыкать. Мне кажется, что они этим занимаются тоже только ради того, чтобы не отвыкнуть. Им, наверное, гораздо интересней побеседовать с убийцей матери, нежели с какой-нибудь занудливой старой развалиной, страдающей депрессией. У меня сменилось уже пять психиатров, каждый из которых хотел досконально меня исследовать. Все они обожают навешивать ярлыки. Это упрощает систематизацию всех случаев и помогает им тогда, когда они начинают задумываться над тем, что же все-таки следует с нами сделать. Лично я создаю для них немалые проблемы. Я вполне нормальная женщина. Но при этом я опасна. Итак, к какой категории они должны меня отнести? О тюрьме общего режима не может быть и речи. А вдруг я выйду на свободу и снова возьмусь за свое? Общественности это не понравится.

Роз взяла письмо в руки.

— Вы говорите, предложение вашего адвоката все-таки заинтересовало вас. Но почему же вы ничего не предприняли для того, чтобы выбраться отсюда пораньше?

Олив ответила не сразу. Она долго расправляла складки платья на бедрах.

— Мы сами делаем выбор, — наконец заговорила женщина. — Не всегда правильный, но как только мы на нем остановились, нам приходится жить дальше в соответствии с ним. До того как попасть сюда, я многого не понимала в психиатрии. Теперь же я — кладезь мудрости. — Она глубоко затянулась. — Психологи, полицейские, тюремные надзиратели, судьи — все они вылеплены из одного теста. Это люди, наделенные властью, от которых полностью зависит вся моя жизнь. Но представьте себе, что дело было бы пересмотрено, меня бы признали невменяемой, и эти люди пришли бы к следующему выводу: она никогда не поправится. Заприте за ней дверь и выкиньте ключ. Вот поэтому двадцать пять лет среди нормальных людей показались мне куда привлекательней целой жизни в обществе психов.