— Все Лоренсо — завсегдатаи наших ресторанов. Мы каждое лето отвозили детей к ним в поместье, в Марбелью, пока Раулю не надоело.

— Выходит, со времени смерти его первой жены и помешательства его дочери в жизни Рауля не случалось никаких потрясений?

Она с минуту помолчала, глядя в окно и покачивая ногой, отчего туфля начала сползать с пятки.

— Я начинаю думать, что Рауль был типичным испанцем и типичным севильцем тоже. Жизнь — это фиеста! — проговорила она, простирая руки к площади Ферии. — Он был таким, каким вы видите его на этих фотографиях. Улыбающимся. Счастливым. Обаятельным. Но это была маска, старший инспектор. Маска, скрывавшая его глубокую тоску.

— И еще, наверно, лекарство от нее, — добавил он, не соглашаясь с ней и думая, что хотя он тоже испанец, это не вгоняет его в тоску.

— Нет, не лекарство, потому что веселость не исцеляла Рауля. Она ни на секунду не облегчала его глубинного состояния, которое, поверьте, не назовешь иначе как давящей тоской.

— И вы не выяснили ее причины?

— Рауль меня не поощрял, да и я к этому не стремилась. До него очень скоро дошло, что несмотря на внешнее сходство с его женой, я все-таки не была ее клоном. Гоняясь за мной с таким упорством, он так и не сумел меня полюбить. Мне кажется, я даже усугубляла его тоску, постоянно напоминая ему о прошлом. Однако должна признать, что наш уговор он соблюдал безукоснительно.

— Какой уговор?

— Он больше не хотел иметь детей, а я очень хотела. И я заявила ему, что выйду за него замуж только при условии, если он подарит мне детей. Так что у нас было только три необходимых периода… спаривания — я думаю, что подобрала верное слово. Причем младшего он сделал с превеликим трудом. Тогда еще не было «Виагры».

— И поэтому вы нашли себе Басилио Лусену?

— Я еще не все рассказала о детях, — отрезала она. — Хотя вначале Рауль не хотел детей, потом он просто души в них не чаял и трясся над ними, как ненормальный. Он буквально помешался на их безопасности. Всегда проверял, забрали ли их из школы. Они никогда не гуляли одни и даже дома играли только под присмотром. А вы видели входную дверь этой квартиры? Ее поставили, когда родился третий сын. Представляете, в ней шесть стальных штырей, которые вдвигаются в стену пятью оборотами ключа. У нас нет такой двери даже в офисе, где стоит сейф.

— Кто обычно запирал дверь на ночь?

— Он сам. А когда он бывал в отлучке, то не забывал позвонить мне в час или в два ночи, чтобы удостовериться, что я это сделала.

— Имел ли он обыкновение запирать дверь, когда оставался один?

— Уверена, что да. Он всегда говорил, что во избежание оплошностей это должно войти в привычку.

— Вы не спрашивали его о причинах этой маниакальной осторожности?

— Нет, я была очень тронута такой заботой о детях.

Зазвонил мобильник, это был Рамирес. Он закончил разговор с грузчиками. Ему пришлось довольно долго их обрабатывать, прежде чем они признались, что отлучились пообедать, оставив подъемник на месте, потому что им надо было спустить вниз еще один комод. Они сказали, что подъемник работает только при включенном двигателе грузовика, но рельсы, по которым движется платформа, вполне можно использовать как лестницу. После того как они спустили комод, больше уже никто в квартиру не возвращался. Фалькон велел своему помощнику присоединиться к Фернандесу, который вместе с консьержем просматривал пленки системы видеонаблюдения, и дал отбой.

— Я хотел бы поговорить о Басилио Лусене, — продолжил он.

— А тут не о чем говорить.

— У вас были какие-то планы?

— Планы?

— Ваш муж был старым человеком. Вам не приходило в голову?..

— Нет, никогда. Мы с Басилио приятно проводим время и, естественно, занимаемся любовью, но это никакая не великая страсть. Мы не любим друг друга.

— Я просто вспомнил о том сыне герцога, о котором вы говорили раньше.

— Это другое, — сказала она. — Я не намерена узаконивать мои отношения с Басилио. Более того, я думаю, что случившееся положит им конец.

— В самом деле?

— Уж кому-кому, а вам, при вашем знаменитом отце, должно быть, по-моему, ясно, с каким пристрастием воззрится на меня общество. Пойдут сплетни и гнусные предположения, недалекие от подозрениий, которые вы питаете по долгу службы. Все это нелепица… но небезобидная, и я защищу от нее моих детей.

— Так у кого же — у вас или у вашего мужа — есть враги?

— Меня считают ничтожеством, выехавшим в люди на спине мужа, бабенкой, которая ничего не добилась бы в жизни, если бы не Рауль Хименес. Но они увидят, — сказала она, и мышцы на ее скулах напряглись. — Они еще увидят.

— Вы знали о содержании завещания вашего мужа?

— Я не видела, чтобы он его составлял, — ответила она, — но была в курсе его намерений. Он собирался все оставить мне и детям, выделив определенные суммы своей дочери, своей hermandad[8] и своему любимому благотворительному обществу.

— Какому обществу?

— «Nuevo Futuro»,[9] где его особенно интересовала одна программа — «Los Ninos de la Calle».

— Дети улиц?

— И что?

— Люди не случайно выбирают сферу благотворительности. Жена умирает от рака, и муж вкладывает деньги в исследования в области онкологии.

— Он говорил, что начал жертвовать деньги после поездки в Центральную Америку. Его поразило бедственное положение детей, потерявших родителей во время гражданских войн.

— Может, он сам осиротел в гражданскую войну.

Она пожала плечами. Ручка Фалькона зависла над листком блокнота, где было написано и подчеркнуто жирной чертой слово putas.

— А проститутки? — спросил он, озвучивая свою запись. — Вы не видели той части видео, где ваш муж заснят на Аламеде. Он мог ублажить себя в более приятном и менее опасном окружении. Как вы думаете, почему?..

— Только не спрашивайте меня, почему мужчины ходят к проституткам, — сказала она и добавила, словно в раздумье: — Он ходил от тоски, так мне кажется.

— А причины его тоски покрыты мраком неизвестности.

— Люди пускаются в откровенности, если хотят и если умеют. Воспоминание о том, что сделало моего мужа настолько несчастным, возможно, было погребено в таких глубинах его мозга, что он даже не сознавал, что оно еще там. Просто ощущал тоску, и все. Ну, о чем тут было говорить?

Слова Консуэло Хименес повергли Фалькона в какой-то транс. Он вдруг перенесся мыслями на несколько часов назад, и его вновь захлестнул страх, панический страх. Вот он опять совершал проход по коридору, двойной проход, потому что и он и убийца проделали один и тот же путь, направляясь к голой стене с торчащим в ней крюком, куда падал свет из комнаты ужасов. Потом лицо, на лице — глаза и ужасающая беспощадность того, чего они не хотели видеть.

— Дон Хавьер, — окликнула она Фалькона, что сразу вернуло его к действительности, так как она обратилась к нему не по званию.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я отключился. Вернее, переключился.

— Судя по вашему виду, на что-то такое, от чего я бы бежала, как от чумы, — заметила она.

— Просто вспомнились кое-какие детали.

— Значит, это чудовищные детали. Вы ведь сказали, что убийство Рауля самое необычное в вашей практике.

— Да, именно так я и сказал, но сейчас я думал совсем не о том, — ответил он, чувствуя страстное желание исповедаться и вместе с тем понимая, что старшему инспектору отдела по расследованию убийств следует бежать от подобных желаний, как от чумы.