— А вам?

— Сорок четыре.

Она опустилась в крутящееся кожаное кресло, скрестила ноги и стала вращаться из стороны в сторону.

— Как вы, вероятно, догадываетесь, я не из Севильи, — продолжала она. — Я прожила среди севильцев больше пятнадцати лет, но не ассимилировалась. Я мадридка. Вообще-то я из pueblo[7] в Эстремадуре, к югу от Пласенсии. Мои родители уехали оттуда, когда мне было два года. Росла я в Мадриде. В восемьдесят четвертом году я работала в картинной галерее и влюбилась в одного из клиентов, сына герцога. Я избавлю вас от подробностей… факт тот, что я забеременела. Он заявил, что мы не можем пожениться, и дал мне денег, чтобы я поехала в Лондон и сделала там аборт. Мы расстались в аэропорту Барахас, и с тех пор я видела его только на страницах журнала «Hola!». В восемьдесят пятом году я переехала в Севилью. Я съездила сюда в отпуск, и мне понравилась праздничность этого города. Четыре года спустя, когда праздничности поубавилось, я, как вы уже знаете, познакомилась с Раулем. Я была подготовлена к этой встрече. Подготовлена разочарованием.

— Судя по вашим словам, он влюбился в вас без памяти. Вы родили от него трех сыновей. Мне кажется, вам нравится ваша деятельность. Ваше решение принять его предложение, как вы сами сказали, многое упростило.

Сеньора Хименес подошла к письменному столу и, порывших в ящиках, извлекла пачку старых, пожелтевших от времени черно-белых фотографий. Быстро их перетасовав, она выбрала одну и прижала ее к груди.

— Так и было, — сказала она, — пока я не обнаружила вот это…

Она протянула ему снимок. Фалькон внимательно посмотрел на него, потом взглянул на нее и опять уставился на фотографию.

— Если бы не родинка на ее верхней губе, вы не смогли бы различить нас, не так ли, старший инспектор? — спросила она. — А еще она была немного ниже меня ростом.

— Кто это?

— Первая жена Рауля, — объяснила она. — Теперь вы понимаете, старший инспектор… единожды Консуэло и во веки веков Консуэло.

— А что с ней случилось?

— Она покончила с собой в шестьдесят седьмом году. Ей было тридцать пять лет.

— Из-за чего?

— Рауль говорил, она страдала тяжелой депрессией. Это была уже третья попытка. Она бросилась в Гвадалквивир, но не с моста, а просто с берега, что всегда казалось мне очень странным, — заметила она. — Не опилась снотворными, не взрезала себе в исступлении вены, не сиганула в вечность на глазах у толпы, а просто выкинула себя из жизни.

— Как мусор.

— Именно, — подтвердила она. — Кстати, мне об этом рассказал не Рауль, а его старый приятель, с которым они познакомились еще в Танжере.

— Я рос в Танжере, — заметил Фалькон, чей мозг мгновенно среагировал еще на одно совпадение, из ряда тех же случайных. — Как звали этого приятеля?

— Не помню. Мы виделись лет десять назад. С тех пор у меня на слуху было столько имен, в ресторанном-то бизнесе, вы понимаете.

— У вашего мужа остались дети от того брака?

— Да, двое. Мальчик и девочка. Им сейчас лет по пятьдесят. Кстати, с дочерью интересная история. Примерно через год после нашей женитьбы сюда пришло письмо с обратным адресом: «Сан-Хуан-де-Диос».

— Так это же психиатрическая лечебница под Мадридом.

— Что известно каждому мадридцу, — подхватила она. — В ответ на мои вопросы Рауль нес какую-то околесицу, пока я не предъявила ему договор с банком на регулярные платежи этому заведению, после чего он вынужден был признаться, что его дочь находится там уже больше тридцати лет.

— А сын?

— Я никогда с ним не встречалась. Рауль уклонялся от разговоров о нем. Тема была закрыта. Пройденный этап. Они не общались. Я даже не знаю, где он живет, но, полагаю, теперь мне придется это выяснять.

— Вам известно его имя?

— Хосе Мануэль Хименес.

— А девичья фамилия его матери?

— Баутиста… да, кажется, так, а звали ее очень странно: Гумерсинда.

— Оба ребенка родились в Танжере?

— По-моему, да.

— Я проверю это по компьютеру.

— Не сомневаюсь.

— Он когда-нибудь рассказывал вам о своей жизни в Танжере… я имею в виду, ваш муж?

— Теперь это все быльем поросло. Речь идет о сороковых — начале пятидесятых. Насколько я понимаю, он уехал оттуда вскоре после отделения Марокко в пятьдесят шестом году. Вроде бы он не сразу перебрался в Севилью, но я не уверена. Точно я знаю только то, что в шестьдесят седьмом году, когда его жена покончила с собой, он жил в пентхаусе одного из высотных домов на площади Кубы. Тогда они были новыми.

— И рядом с рекой.

— Да, она, должно быть, часто смотрела на реку. Это завораживающее зрелище, особенно ночью. Черная, медленно движущаяся вода не кажется опасной.

— Что вам известно о деловых и личных связях вашего мужа?..

— Называйте его Раулем, старший инспектор.

— …о деловых и личных связях Рауля в период, ну скажем, между смертью его первой жены и вашим знакомством в восемьдесят девятом?

— Ну-у, это уже седая древность, старший инспектор. Вы полагаете, это имеет прямое отношение к делу?

— Нет, косвенное. Мне важна предыстория. Мне необходимо рассмотреть жертву в ее окружении, если я хочу установить мотив преступления. Почти все убийства совершаются теми, кого убитые знали…

— Или думали, что знают.

— Совершенно верно.

— Убийца знал нас, так ведь? Счастливая семья Хименес.

— Он скорее знал кое-что о вас.

Ее лицо вдруг перекосилось, и, зайдясь судорожными рыданиями, она упала грудью на колени. Фалькон, всегда терявшийся в подобных ситуациях, бросился к ней. Она почувствовала, что он рядом, и подняла руку. Он навис над ней с коробкой салфеток, как плохой официант. Она откинулась на спинку кресла, тяжело дыша, с полными непролившихся слез глазами.

— Вы спросили о его личных и деловых связях, — тихо произнесла она, глядя в окно.

— Ему было сорок четыре, когда умерла его первая жена. Трудно поверить, что он прожил двадцать лет без…

— Ну, разумеется, у него были женщины, — резко перебила она, наверно разозлившись на него за его любопытство и бесполезность. — Я не знаю, сколько. Думаю, много, но ни одной долговременной. Некоторые приходили взглянуть на меня… покорительницу сердца Рауля. Когти выпускали — того гляди, физиономию расцарапают! А знаете, старший инспектор, как я с ними управлялась? Я веселила их, разыгрывая из себя глупую шлюшку. Понимаете, немного вульгарную, но шикарную. Это приводило их в восторг, ведь они были выше меня. Дело кончилось тем, что они наконец оставили меня в покое. Кое с кем из них у меня даже завязалась дружба… как ее понимают в Севилье.

— А деловые отношения?

— Он занялся ресторанами только в восьмидесятые, в разгар туристического бума, когда все вдруг поняли, что в Испании есть кое-что интересное помимо Коста-дель-Соль. Началось это как хобби. Он был человеком общительным и не считал зазорным извлекать из этого выгоду. Первый ресторан он открыл для своих богатых друзей в квартале Порвенир, второй — в Санта-Крус — для туристов, и, наконец, третий, самый большой, у площади Альфальфы. После нашей свадьбы он построил еще два на побережье, а в прошлом году мы открыли ресторан в Макарене.

— Чем же он жил раньше?

— Он разбогател в Танжере, после Второй мировой войны, когда город был свободным портом. Там образовались тысячи компаний. У него был даже собственный банк и строительная компания. Тогда в тех местах легко наживались состояния, как, я уверена, вы и сами знаете.

— Я тогда был еще слишком мал. Танжер почти стерся из моей памяти, — сказал Фалькон.

— В шестидесятые годы он организовал здесь, в Севилье, компанию, занимавшуюся речными перевозками. По-моему, он какое-то время даже был владельцем металлообрабатывающей фабрики.

Затем он вложил капитал и вошел компаньоном в строительную компанию «Братья Лоренсо», из которой вышел в девяносто втором году.

— Это было дружественное разделение?