Дело в том, что много лет назад, когда Нвеге был бедным и вечно голодным учителем начальной школы, то есть еще до того, как он построил собственную школу и разбогател, хотя, видимо, еще не насытился, он ездил на старом, дребезжащем велосипеде, который односельчане прозвали «трень-брень». Тормоза, разумеется, никуда не годились. И вот однажды, когда Нвеге летел сломя голову под гору к узкому мосту у подножия холма, он увидел на противоположном склоне грузозик – по тем временам событие небывалое, – который тоже катил вниз ему навстречу. Столкновения на мосту, казалось, не миновать. В отчаянии Нвеге завопил: «Спихните меня, ради бога!» Но никто из прохожих и не думал выполнять его просьбу, и тогда оп решил назначить вознаграждение: «Спихните меня, я дам три пенса!» С тех пор «Спихни меня – получишь три пенса» стало в Анате излюбленной шуткой.

Министр говорил непринужденно и просто, и его речь произвела большое впечатление. В ближайшее время не предвидится выборов, заявил он под общий смех, и он приехал не за голосами избирателей. Мы просто собрались здесь одной большой семьей – только и всего. Оп предпочел бы выступать перед своими сородичами не по-английски, ведь как-никак это язык чужестранцев, но он уже знает по опыту, что речь, произнесенная на родном языке, обычно перевирается в газетах до неузнаваемости. К тому же среди гостей есть такие, которые не говорят па нашем языке, и ему не хотелось бы, чтобы они чувствовали себя здесь чужими, потому что все мы – жители равнин и обитатели нагорий – граждане нашей великой страны, и так далее и тому подобное.

Говоря о гостях, оп явно имел в виду миссис Элеонору Джон, влиятельную партийную деятельницу с побережья, приехавшую вместе с ним. Она была уже не первой молодости, но сильно накрашена и надушена и, несомненно, принадлежала к тому сорту женщин, которые в случае необходимости умеют постоять за себя. Она восседала по левую руку от министра, непрерывно курила и обмахивалась веером. Рядом с ней сидела красивая девушка, о которой я уже говорил. Я не заметил, чтобы за все это время они обменялись хоть словом или взглядом. Странно было видеть такую молоденькую девушку в компании этих видавших виды людей. Можно было подумать, будто они остановились по дороге в каком-нибудь монастыре и вызвались подвезти одну из послушниц до соседней обители.

После того как министр окончил свою речь, он и его свита были приглашены в резиденцию директора, так мистер Нвеге называл свой дом – квадратную панельную коробку. При появлении мистера Нанги танцы во дворе возобновились. Охотники, израсходовав свой порох, кротко дожидались обещанного пальмового вина.

Министр переходил от одной группы танцующих к другой, с достоинством делал несколько па и налеплял красные однофунтовые бумажки на потные лица лучших танцоров. Одной только группе он отдал таким образом целых пять фунтов.

Человек, который уже обратил наше внимание на скромность министра, теперь расписывал перед нами другое его достоинство. Присмотревшись к этому человеку, я увидел у него на глазу бельмо – «ракушку», как у нас говорят.

– Сразу видно, – разглагольствовал одноглазый, – что деньги для него – тьфу. Небось люди ему завидуют, думают, министру на государственные денежки неплохо живется, а он вот так все и раздает.

Позднее, когда мы уже сидели в резиденции директора, я сказал мистеру Нанге:

– Вы потратили сегодня уйму денег.

Он улыбнулся, задумчиво глядя на стакан холодного пива, который держал в руке, и ответил:

– Потратил, говоришь? Ты, брат, многого не понимаешь. Я «вот так все и раздаю», ничего себе не оставляю. Если когда-нибудь придет к тебе человек и скажет: «Хочу сделать тебя министром», – беги от него со всех ног. Говорю тебе истинную правду. Бог мне свидетель. – В подтверждение своей божбы он, согласно обычаю, высунул кончик языка. – Быть министром сладко на вид, да горько на вкус. Можешь мне поверить.

– Умный человек – умные речи, – вставил одноглазый.

Только Джошиа, владелец местной лавчонки, позволил себе хотя бы в шутку не согласиться с министром.

– Что до меня, – сказал он, – так мне денежки оскомину не набьют. Дайте мне жалованье министра – я и хлопоты возьму в придачу.

Все засмеялись. Миссис Джон возразила:

– Нет, мой друг, узнали бы вы заботы богачей, не так бы заговорили. У моего народа есть пословица: «Богатым быть – забот не избыть».

Миссис Джон, если верить слухам, была близким другом министра; она и в самом деле держалась так, словно имела на него особые права, да и недаром же она приехала из Покомы, проделав путь в триста пятьдесят миль. Я знал о ней из газет: она была членом Библиотечной комиссии одного из ведомств, подчиненных министру. Ее массивное коралловое ожерелье стоило сотни фунтов, как топотом передавали друг другу присутствующие, пока она рассуждала о преимуществах бедности. Она слыла «королевой коммерции». У нее было нищее детство – насколько мне известно, она рано осталась сиротой – и никакого образования; смазливое личико и железная воля – вот все, с чем она начинала. Сперва простая лоточница, она со временем стала хозяйкой маленькой лавочки, а там уже пошли и дела покрупнее. Теперь она держала в своих руках всю торговлю импортным подержанным платьем и ворочала сотнями тысяч фунтов.

Я подсел к корреспонденту, который, казалось, знал всех наперечет в свите министра, и прошептал ему на ухо:

– Кто эта молоденькая девушка?

– Тсс… – предостерегающе протянул он. – Не вздумайте к ней подъезжать. Этот лакомый кусочек не про нас.

Я сказал, что вовсе не собираюсь к ней подъезжать, мне просто интересно, кто она такая.

– Министр никого с ней не знакомит. Наверно, его любовница, а может, родственница, – ответил корреспондент и добавил: – Я и сам смотрю на нее – все глаза проглядел. Ума не приложу, откуда она взялась в его свите!

Я припомнил, что, когда министр знакомил нас со своими спутниками, он не представил ее нам.

Странное дело, мне вдруг захотелось спросить, что сталось с миссис Нанга, которую я знал еще в те дни, когда нынешний министр был начальником отряда бойскаутов. Тогда они только что поженились. Я хорошо помнил ее, ведь она была в числе первых женщин, надевших белый тропический шлем – в те времена это считалось большим шиком.

После провозглашения независимости у нас вошла в обиход поговорка: «Не важно что, важно, кого ты знаешь». И поверьте, это были не пустые слова. Людям вроде меня, которые не хотели лизать пятки начальству, приходилось туго. Желая обеспечить себе максимум свободы, я не поступил па государственную службу с бесплатной квартирой, машиной и прочими благами, а стал учителем в захолустной частной школе. И когда я сказал министру, что хлопочу о стипендии, чтобы продолжить образование в Лондоне, у меня и в мыслях не было просить его о поддержке. Я считаю необходимым подчеркнуть это с самого начала. И в школе, и в университете я получал стипендию не по протекции, а исключительно за свои успехи. Да я и не так уж стремился попасть в аспирантуру. Меня привлекала главным образом поездка в Европу, которая сама по себе расширила бы мой кругозор. Мой друг Эндрю Кадибе, окончивший аспирантский курс в прошлом году, до сих пор не мог прийти в себя от восторга. И дело тут вовсе не в белых девушках – их теперь и у нас сколько хочешь, – а в тысяче незначительных на первый взгляд мелочей. Помню, он рассказывал, например, какое ни с чем не сравнимое чувство он испытал, когда белый – кажется, водитель такси – в первый раз поднес его чемодан и назвал его «сэр». Он был так потрясен, что дал шоферу на чай десять шиллингов. Нас очень насмешила эта история, но его нетрудно понять.

Однако, как пи хотелось мне поехать в Европу, я вовсе не намеревался продавать свою душу или просить кого-либо о помощи. Министр сам вернулся к вопросу о стипендии без какого-либо намека с моей стороны (более того, я всячески старался не попадаться ему па глаза). И то, что он мне предложил, отнюдь не показалось мне оскорбительным. Он пригласил меня приехать к нему на каникулы: за время моего пребывания в столице он выяснит у своего коллеги, министра по делам зарубежного образования, как обстоит дело с моим ходатайством.