– Приезжай сразу, как только кончатся занятия в школе, – сказал он. – В твоем распоряжении будут спальня, гостиная, ванная и уборная – все изолировано. Будешь жить сам по себе и делать все, что тебе вздумается.

– Не слушайте его, – вмешалась миссис Джон. – Я вижу, вы хороший мальчик, так не позволяйте ему вас портить. Эти отдельные спальни да ванные до добра не доведут. Все знают, что он человек безнравственный, с ним лучше не связываться. Если он говорит тебе «стой» – беги от него со всех ног.

Все засмеялись.

– Элеонора, – взмолился министр, – зачем вы меня позорите при всем честном народе? Зачем порочите мое доброе имя? Я примерный христианин – это всякий вам скажет, не правда ли, Джеймс?

– Ну, конечно, – с улыбкой подтвердил корреспондент.

Однако шутки шутками, а министр приглашал настойчиво и всерьез. Он хотел, чтобы я приехал как можно скорее, потому что месяца через два он собирался в Соединенные Штаты.

– Мне должны присвоить докторскую степень, – с гордостью заявил он. – Я буду доктором прав.

– Вот здорово! – сказал я. – Поздравляю.

– Спасибо, мой друг.

– Теперь нашего министра будут величать «достопочтенный доктор М. И. Нанга», – проскандировал корреспондент новый титул, который уже вертелся у меня на языке. Громким «ура!» все приветствовали будущего обладателя высокого звания.

– Как, к моему имени это подойдет? – по-мальчишески радуясь, спросил министр, и все сказали: да, к его имени этот титул очень подходит. – Но бывает и лучше. Вот, например, «достопочтенный доктор мэр Монго Сего, член парламента», – с легкой завистью произнес министр.

– Что же, это неплохо, – согласился никогда не теряющийся корреспондент, – но нисколько не лучше вашего нового звания, сэр. «Достопочтенный доктор М. И. Нанга, член парламента» – до чего же складно!

– А как насчет «достопочтенный доктор миссис»?… – не без ехидства спросил я.

– И не выговоришь, – ответил министр. – Ни складу, ни ладу.

– Это еще почему? – возмутилась миссис Джон. – Если женщинам не дают таких званий, так уж и не выговоришь! Я всегда твержу, что у нас в стране женщины получают равные права только на время выборов.

– Да нет, мадам, – возразил корреспондент. – Попробуйте-ка сами выговорить «доктор миссис»… Ну, словно наждачной бумагой по языку. Ни складу, ни ладу.

Перед отъездом министр настоял на том, чтобы я записал его столичный адрес. Пока я писал, мистер Нвеге сверлил меня злобным взглядом. И не успели гости уехать, как он с издевкой спросил, считаю ли я по-прежнему, что представляться министру не было необходимости.

– Но ведь я возражал лишь против того, чтобы нас выстраивали шеренгой, как школьников, – сказал я, смешавшись. – И уж если па то пошло, я в представлении не нуждался – мы с ним и так знакомы.

– Благодарите бога, что я не злопамятен, – продолжал Нвеге, не обращая внимания на мои слова. – Не то я рассказал бы ему…

– Ну так бегите скорее! – разозлился я. – Вы еще успеете его догнать!

С этими словами я повернулся и пошел прочь от старого подлипалы.

Однако потом, вспоминая события того дня, я не мог не признать, что мистер Нвеге не получил должного вознаграждения за все свои старания и труды. Ему так и не удалось поговорить с министром о том, что его волновало. К тому же со стороны министра было очень невеликодушно смеяться вместе со всеми над этой шуткой насчет трех пенсов. Хотя бы приличия ради он должен был сохранить невозмутимость. Но великий оратор явно не выносил людей, отнимающих у пего время своими собственными речами. До самого конца приема он подчеркнуто игнорировал директора. Бедняга, несомненно, упустил случай получить вожделенную должность в новом ведомстве по сбыту обветшалого государственного имущества, которым, я уверен, он надеялся заменить еще более ветхое оборудование своей школы. Не приходится сомневаться, что у него были причины для недовольства, хотя, конечно, не следовало срывать свою злость на мне.

Немало неприятностей в тот день доставили ему и учителя. Первый сюрприз преподнес ему я. Затем Эндрю Кадибе выскочил со своим «без пяти минут М. П.». Почему-то это рассердило министра даже больше, чем речь директора, правда, в последнем случае он дал выход своему раздражению, вволю посмеявшись над мистером Нвеге. И в довершение всех бед старший преподаватель, человек уже на седьмом десятке, покидая «резиденцию», прихватил с собой две бутылки пива под мышками, позабавив этим всех, кроме самого мистера Нвеге, который, несмотря на сумасшедшую цену, накупил столько пива вовсе не для того, чтобы учителя уносили его домой. Наш старший преподаватель вообще был весельчак и плут, и ему все сходило с рук, потому что в нужный момент он умел прикинуться дурачком. Он частенько заглядывал в лавочку Джошиа напротив школы и со свойственным ему чувством юмора говорил, что не понимает, зачем молодые люди отправляются в Англию учиться на барристеров,[2] когда проще всего пройти всю премудрость в лавке Джошиа.

В тот вечер, когда я уже заправлял лампу, ко мне постучали.

– Входи, если ты красива, – сказал я.

– Одили дома? – раздался неестественно пискливый голос.

– Да входи же, дуралей.

Эта глупая шутка никогда не надоедала нам с Эндрю, и мы постоянно разыгрывали таким образом друг друга, надеясь, что при звуке девичьего голоска, под который мы старательно подделывались, у приятеля екнет сердце.

– Как дела? – спросил я.

– Ничего, вот только очень устал.

– Ты узнал, кто эта девчонка?

– Девчонка, девчонка – у тебя только и разговору, что о девчонках. Ни о чем серьезном с тобой не потолкуешь.

– О'кэй, образцовый джентльмен, – ответил я, зажигая лампу, – кто первый скажет еще хоть слово о девушках, тому отрежем язык. Какая сегодня погода?

Эндрю рассмеялся. Тут вошел мой слуга Питер, пятнадцатилетний пострел, и спросил, что готовить на ужин.

– Как? Ты разве не слышал в три часа сводку новостей? – с притворным изумлением спросил я.

– Нет, сэр.

– Вышел новый правительственный указ: есть только два раза в сутки – утром и днем. Больше не полагается.

– Совершенно неправдоподобно! – Питер любил длинные слова. Он окончил шесть классов и еще два-три года назад мог бы устроиться посыльным в какой-нибудь конторе, а быть может, и учителем начальной школы. Но теперь для таких ребят, как он, не было никакой работы, и ему еще повезло, что я взял его к себе вести мое несложное хозяйство. Он получал у меня фунт в месяц и, разумеется, бесплатное жилье и питание. Большую часть свободного времени он проводил за книгами, однако его излюбленное чтение было весьма сомнительного свойства.

Как-то раз я застал его за книгой с очень странным названием – если не ошибаюсь, «Как разгадать тайну прекрасного пола». Он только что получил ее из Ныо-Дели, заплатив за нее, вероятно, не меньше десяти шиллингов, не считая расходов на пересылку. Я задал ему тогда хорошую взбучку.

Я долго колебался, что заказать на ужин, и в конце концов попросил поджарить мне немного батата.

– Жареный батат перед сном? – воскликнул Эндрю. – Смотри, если ты станешь ломиться ко мне среди ночи, я и не подумаю тебе открыть.

Это был прозрачный намек на тот случай, когда у меня разболелся живот после того, как я съел с полдюжины жареных кукурузных початков. Я так перепугался, что прибежал к Эндрю и попросил отвезти меня в больницу на его стареньком автомобиле.

– Что же мне, по-твоему, есть? – спросил я.

– А я тебе кто – жена?! – рассердился Эндрю. – Мало ли девушек вокруг, и все только и мечтают выскочить замуж.

– Не беспокойся, теперь у меня есть кое-кто на примете.

– Вот как! Кто же она? И как насчет стихов?

– Стихи те же, – сказал я, и мы хором продекламировали четверостишие, которое один из наших знакомых сочинил для пригласительных билетов на свою свадьбу: