Ни один человек не говорил о том, чтобы «отделаться». Не было абсолютно никакой причины для такой бурной реакции. Ко всему еще и потому не было причины, что до получения этого известия, Изабель было совершенно наплевать, откуда у ее брата росла голова и сколько ног было у него в распоряжении. И вдруг такая перемена всех моральных установок.

«Я хочу, чтобы он был со мной. Уж вы-то должны это понимать. Именно вы двое, вы же липните друг к другу, как репьи. И в доме, ведь, достаточно места».

Роберту это не очень нравилось. Я это видела по его лицу, но я видела также и преимущества. С больным, нуждающимся в постоянном уходе, Изабель была вынуждена оставаться дома. Я думала, что у меня бы камень с души свалился, если бы я не должна была ломать себе голову и сходить с ума, что она проводит время с Фехнером.

Она была удивлена тем, что именно я ратовала за то, чтобы пойти навстречу ее требованию. Роберт, в конце концов, смирился — на испытательный срок, как он особо подчеркнул. Он не произнес этого открыто, но я знала, о чем он думает. Что Изабель быстро пожалеет об этом. Она была не тем типом, который приносит себя в жертву другому, даже собственному брату.

«Если для тебя это так важно», — сказал ей Роберт, «— то мы попробуем. Если ты с этим не справишься или если твоему брату у нас не понравится, то мы всегда сможем что-то другое придумать».

Он хотел ангажировать профессионала для ухода. Это, однако, я ему отсоветовала. Эта стерва наверняка бы привела к нам в дом Фехнера, под видом санитара. «Дай ей, сначала, самой попробовать», — сказала я. — «Таким сложным это не должно быть — ухаживать за человеком в инвалидной коляске. Есть достаточно вспомогательных средств. И она, ведь, уже давно жалуется, что ей нечего делать. А тут у нее будет полезное занятие».

Изабель была согласна с моим предложением. Она меня даже поддержала. «Миа права. Я думаю, что Йонас не согласится, если мы специально кого-то наймем. Санитар — это так сильно похоже на зависимость. Так отчетливо ему не нужно указывать на то, что с ним случилось».

Конечно, я говорила с Пилем об этих переменах и о своей стратегии. Он удивился моей готовности принять совершенно чужого человека.

«Он в порядке», — сказала я.

«Откуда вы это заключили, Миа?»

«Из отчета детектива», — сказала я.

Пиль задумчиво кивнул. «Но этот мужчина — брат Изабель. Вы не боитесь, что он примет ее сторону?»

«Нет», — сказала я. Трагическая ошибка. Если бы я хоть в этот раз поверила Пилю, я не отнеслась бы к Йонасу Торховену с такой доверчивостью.

Неделю перед его возвращением на родину, Изабель использовала, чтобы пройти ускоренный курс по уходу за больными. В первые два дня за ней еще был «хвост», поэтому я знаю, что она действительно ездила в один частный дом для инвалидов.

И тогда я допустила ошибку, отозвав свой заказ. Я решила, что она только потому готова была ухаживать за своим братом, что Фехнер дал ей пинка, так как ему надоело делить ее с Робертом.

Первые четыре дня наблюдения говорили, казалось, за это. Детектив смотрел на это так же. И не было ни малейшего признака, что мы ошибаемся, что Изабель занята после полудня чем-то другим, кроме того, чтобы научиться ухаживать за больным.

По вечерам она регулярно рассказывала, чему выучилась за прошедшие несколько часов — прикованных к постели, беспомощных людей кормить и вытирать им рты и зады. Она с наслаждением вдавалась в детали — и это во время еды.

Если я, тогда, отодвигала тарелку и вставала из-за стола, она распахивала, полные невинности глаза и лепетала: «Извини, Миа. Я не хотела портить тебе аппетит. Я думала, что тебе это интересно. Тебя же интересует, в остальном, что я делаю. И знаешь, если этим заниматься, то привыкаешь очень быстро и тогда это совсем естественно. Я тоже сначала думала, что не смогу поставить клистир или сменить постель, когда у кого-то понос».

Наверное, ее тон должен был меня встревожить. Но я видела в этом только месть, потому, что послеполуденными часами в инвалидном доме, она была обязана мне. Усердие, с которым она готовилась ко дню прибытия брата, также меня не настораживало.

Йонас Торховен прилетал во франкфуртский аэропорт. Роберт хотел арендовать машину для перевозки больных и отправить туда соответствующий персонал. Это оказалось лишним, так как за два дня до его прибытия Изабель снова обстоятельно говорила по телефону — с прежними друзьями брата, как она нам объяснила. И двое из этих друзей были готовы взять на себя транспортировку.

Я слишком поздно впервые спросила себя, что это могли быть за друзья, если Йонас так долго пробыл за границей и почти не имел контакта с домом. Там мог, среди прочих, оказаться один, которого звали Хорст Фехнер и который использовал возможность «осмотреться» на месте.

Но это дошло до меня, как я уже сказала, гораздо позже. Ни один из обоих «друзей» не имел сходства с мужчиной на той фотографии, которая насторожила меня в самом начале. Я признала, что я ошиблась в этом пункте, и что Роберт солгал мне насчет колье. Мужчиной на фотографии был Йонас Торховен.

И, как это часто бывает, когда облегчение пускает ростки и покрывает всякое недоверие, и тогда ты смотришь сквозь пальцы на все мелкие несоответствия. Я никогда не прощу себе эту слепоту. Она привела к тому, что Изабель смогла прикончить моего брата, практически в моем присутствии.

А полиция предполагала мотив в деловых кругах. Это было абсурдом. «Говорит ли вам что-либо имя Биллер?», — спросил меня Волберт.

Слышать это имя, я уже слышала — или читала. Только я не знала так сразу, когда и в связи с чем. И я не хотела производить впечатление, что не могу собраться с мыслями. Для Волберта я и без того была, не особенно заслуживающей доверия.

«Это странно», — считал он, когда я покачала головой. Он снова улыбнулся. Я уже не знала, как мне понимать его улыбки, были ли они дружелюбными, вежливыми, взвешивающими или же это была просто привычка.

Он предоставил мне две секунды на размышление. И когда я тогда все еще не хлопнула себя по лбу и не сказала: «Ах, теперь я припоминаю, что, конечно, знаю это имя», Волберт объяснил: «Вы, все-таки, были рядом, когда ваш брат упомянул это имя. Так что, по крайней мере, вы должны были его уже раз слышать. Когда он вас ночью забирал, то разговаривал с господином Хойзером о втором звонке. Господин Хойзер хорошо помнит, что ваш брат называл звонившего Биллером».

Значит, они побывали уже у Сержа.

Я ломала себе голову. Но все, что мне приходило на ум, это то, что я пошла в ванную, чтобы быстренько еще раз принять душ, после того, как Серж отказался сделать для меня маленькое одолжение. А когда я вышла из ванной, он стоял у телефона и усмехался. «Так, это я для тебя уладил», — сказал он, — «и что дальше?»

Там было что-то, связанное с этим Биллером. Но я не знала, что; и это было только имя, всего лишь какое-то имя. Я отложила это, пока что, в сторону. Второго звонка по рабочей линии, в середине ночи, быть не могло — только это имело значение. И было легко проверить, что Изабель солгала в этом пункте. А если в этом, то может еще и во многих других. Это должно было дойти даже до Волберта.

Я спросила про автоответчик. Он улыбался. Эта его проклятая улыбка, которую я не могла классифицировать. Мне казалось, что она была призвана утихомиривать помешанную. Само собой, они прослушали автоответчик, где нашли подтверждение показаниям Изабель и Сержа. Там был именно этот второй звонок — от одного мужчины, назвавшегося Биллером.

Я уже ничего не соображала. А было еще кое-что. Роберт приобрел себе недавно карманный компьютер. Волберт назвал это электронной записной книжкой. Они нашли ее в рабочем кабинете Роберта. Там была помечена одна встреча, в среду. Во Франкфурте, с Биллером.

Когда Волберт упомянул об этом, тут мне пришло, наконец, на ум, откуда я знала это имя. Я наткнулась на него в карманном компьютере Роберта, когда искала капсулы клирадона. Имя «Биллер» стояло под намеченной встречей с маклером. И я спрашивала себя, является ли Биллер служащим маклерской конторы, или же психиатром. Но я не хотела себя корректировать, когда Волберт и без того, смотрел на меня так напряженно.