«Мне очень жаль», — сказала я. — «Я не следила за разговором между моим братом и господином Хойзером».

Я исходила из того, что они мне сразу же захотят прокрутить запись на автоответчике. Но нет. Волберт, похоже, предполагал, я и тогда буду утверждать, что не знаю ни о чем, в связи с Биллером. Мне казалось, что он немножко походит на Пиля с его необоснованными улыбками и прочим жеманством. Его дружественно-обходительная манера служила только той цели, чтобы основательно меня изучить.

Я уже почти не могла концентрироваться на его голосе. Я больше не могла ни сидеть, ни думать.

«Ваш брат не вышел из машины», — сказал Волберт. — «Он даже не расстегнул ремень безопасности. Только опустил стекло на окне. Это не говорит о том, что он был настроен на длительную беседу».

Его улыбка стала шире, когда он продолжал. «Странно, не правда ли? Все указывает на то, что он ожидал важное известие. Оно должно было ему быть более чем важным, иначе он вряд ли бы запер свой кабинет. И тогда он, именно в самый подходящий момент, случайно спускается по лестнице».

По тому, как он излагал, понятно было, что он не верит в то, что это могло так произойти. «Почему Биллер не передал свое известие сразу по телефону?», — спросил он, будто я могла ему на это ответить. — «Почему он не встретился с Вашим братом, например, в кафе при автозаправке? Оно открыто круглосуточно и внутри было бы определенно удобнее, чем на дожде, снаружи. Почему Биллер просто не пришел сюда? Два часа ночи, конечно, несколько необычное время для визита. Но, после своего звонка, он не должен был опасаться стоять перед запертой дверью».

Я хотела молчать, но не смогла. Даже если бы они сразу забрали Изабель. Но Йонас должен остаться. Тоже очень соблазнительная перспектива. «Не беспокойся о своем брате», — могла бы я сказать. — «Я буду с любовью о нем заботиться».

Волберт все еще смотрел на меня с ожиданием. И я, наконец, сказала: «Моя невестка лжет. Роберт вернулся, после этой встречи, назад. Он еще раз был у меня — ранним утром. Точное время я, к сожалению, не могу вам назвать. Это должно было быть между четырьмя и пятью. Снаружи, как раз, начало светать. Я хотела уже вчера вам это сказать, но мне не удалось».

У Волберта во взгляде было что-то, похожее на сочувствие, когда он медленно покачал головой. «Вы, должно быть, ошибаетесь, фрау Бонгартц. Возможно, вам это приснилось. У нас есть показания двух свидетелей, что ваш брат, около половины третьего уехал из дома и больше не возвращался».

«Черта с два у Вас есть», — возразила я. — «Кто такие эти ваши свидетели? Те двое, наверху? Если два человека единодушны и у них имеется хорошая причина утверждать одно и то же, то это еще далеко не является достоверным показанием. Осмотрели ли вы спальню Роберта так же основательно, как и его рабочий кабинет? Можете ли вы исключить, что он не был убит в своей собственной постели?»

Волберт молчал. Его ученик исполнял, казалось, вообще только декоративную функцию.

«Кем бы ни был этот Биллер», — продолжала я, — «он не имеет ничего общего со смертью моего брата. Я не ошибаюсь, и мне ничего не приснилось. Ранним утром Роберт был еще раз в моем Ателье. И он был не один. Иза была с ним. Я слышала ее голос. Он не должен меня разбудить, сказала она».

«Вы предполагаете, что ваша невестка его убила?», — резюмировал Волберт.

О чем еще я говорила все это время? Я могла только кивнуть.

Волберт вздохнул. «Врач судебной медицины считает, что смерть наступила сразу после трех часов ночи, фрау Бонгартц. В это время ваша невестка находилась здесь».

«И кто это подтвердил?», — спросила я. — «Йонас Торховен?»

В этот раз кивнул Волберт. «И доктор Пиль», — сказал он.

Он собирался, по-видимому, сказать больше. Но я не могла его дальше слушать. Именно Пиль!

«Я хочу видеть место», — сказала я и встала.

Волберт захлопнул свою записную книжку и тоже поднялся. Он еще раз улыбнулся — дружелюбно, вежливо, надменно или равнодушно. «Выдержите вы это? Я имею в виду, чувствуете ли вы себя в состоянии…»

Он прервал фразу так же, как и улыбку и объяснил: «Ваша невестка сказала нам, что состояние ваших нервов оставляет желать лучшего. И после того, как вы вчера лишились чувств, я не хочу вас перенапрягать».

«Это было вчера», — сказала я. — «Сегодняшнее состояние моих нервов не должно вас тревожить».

«Хорошо», согласился он. «Я все равно собирался вас просить посмотреть на это место».

Юноша уже неуклюже шагал к двери. Я следовала за ним. И на этот раз я не бросила ни одного взгляда в зеркало.

Свой автомобиль они припарковали на въезде, около гаражей. Это был темный лимузин. Волберт прошел к водительскому месту. Зачем таскает он повсюду за собой этого малого, если не доверяет ему даже баранку по окрестностям крутить? Меня они посадили сзади.

Это мне не подходило. Со времени несчастного случая, я не могла сидеть на заднем сиденье. Но я не хотела просить, чтобы мне разрешили пересесть на место, рядом с водителем. Они бы потребовали объяснения, а это их, действительно, не касалось. Это и не имело никакого отношения к смерти Роберта. Я никогда его не винила, никогда не упрекала, что он разрушил мою жизнь. Так только Пиль всегда утверждал. А сейчас он дал алиби Изабель. Или все они были здесь заодно? Пиля ночью не было в доме, это я точно знала. О нем бы я помнила в любом случае.

Волберт, прежде чем отъехать, показал на мой гараж. На земле, прямо перед воротами, были масляные пятна, оставшиеся, наверное, еще со вторника.

«Ваша невестка сказала нам, что ваша машина неисправна», — подал голос Волберт. Это звучало наполовину вопросом, наполовину утверждением.

«Что вам еще сказала моя невестка?», — спросила я.

«Она старается нам помочь», — объяснил он холодно. И тогда он, наконец, отъехал. Он ехал быстро и молча. Его ученик тоже молчал. Впрочем, меня бы очень удивило, произнеси он хоть слово.

Когда мы достигли автострады, у меня начались проблемы. Я больше не могла сделать вдох. По пути было столько машин, а я сидела не на том месте. Я думала, что если я сяду позади этого отрока, то будет удобнее с Волбертом разговаривать и, при этом, я смогу наблюдать за выражением его лица. Но никто ничего не говорил, только рычали, проносясь мимо, эти чудовища на дороге и сжимали тисками мою грудную клетку.

Нам потребовалось почти полчаса до этой автостоянки. Когда машина остановилась, Волберт повернулся ко мне назад. Он заметил, что мне было нехорошо, и недолго поколебался. Потом сказал: «Ваш брат должен был добраться еще быстрее. Ночью, по всей вероятности, не такое большое движение. Мы предполагаем, ему потребовалось, самое большее, двадцать минут».

Какую роль это теперь играло? Двадцать, тридцать или двадцать пять минут и потом — смерть. Имеет тут пара минут значение?

Волберт вышел из автомобиля и прошел вперед. Его ученик держался рядом со мной. Место, на котором стояла машина Роберта, было расположено в самом конце стоянки — удалено, насколько это возможно, от кафе и прочих служб. Оно было обсажено несколькими кустами и огорожено черно-желтыми лентами, так же, как и парковочное место рядом.

Волберт снова улыбался, когда он протянул руку и показал на второе место. «Тут должна была стоять еще одна машина», — сказал он. Его улыбка, при этом, ничуть не изменилась. Мне казалось, что я задыхаюсь. На месте для парковки, на которое он указывал, было большое, пестро переливающееся пятно. Расплывшееся от дождей прошлой ночи и последних часов, машинное масло.