Пройдя по нашей улице до самого конца, вы попадали на площадь. Площадь была большая, пустая и мало интересная. Летом там развлекались собаки со всего местечка, а зимой ребята устраивали катки — луж на площади было больше чем нужно.

Я уже даже не помню, как эта площадь называлась. Помнится, на табличках было написано какое-то громкое и торжественное название. Однако народ называл её не слишком уважительно: старый свиной базар. И под этим названием и знал площадь каждый малыш в городе.

В один прекрасный день на обычно пустом базаре стало шумно. И даже тесно. Все мои знакомые мальчишки с самого утра торчали там. Матери не могли их дозваться на обед.

Что же случилось? — спросите вы.

Приехал цирк! Настоящий цирк!

Тут, пожалуй, никто из вас не удивится тому, что ребятишкам трудно было усидеть дома. Цирк!

Во-первых, белый круглый шатёр — шапито — под полотняной крышей! Да ещё домики на колёсах! Смешные, прямо игрушечные! С окошечками, в которых были настоящие стекла! С трубами, из которых валил дым! И самое главное — клетки со зверями! Каждый из вас согласится, что тут было на что таращить глаза с утра до вечера, верно?

Я-то не очень всему этому радовался. Не люблю цирка! А уж на дрессированных зверей смотреть не могу. Слишком хорошо мне известно, сколько страданий должны перенести несчастные создания, пока человек сделает из них цирковых артистов.

Но ведь не зря были у меня разные босоногие знакомые!

Благодаря этой устной почте я каждый час узнавал все последние новости со свиного базара. И то, что шатёр уже готов. И то, что завтра начинаются представления. И то, что там есть два настоящих тюленя. И обезьяна, которая будет прыгать через огонь.

И вдруг прибегает ко мне один конопатый гонец. Помнится, пятиклассник.

— Ой, беда, беда! Несчастье! — кричит он ещё в воротах, и мордашка у него такая перепуганная, будто полгорода охвачено пламенем. — Не будет цирка! Продают цирк!

И до тех пор уговаривал он меня, упрашивал, умолял, пока я не пошёл посмотреть, что же случилось. Ну и увидел я настоящую беду. Человеческое горе! У хозяина цирка были какие-то неоплаченные долги. И за эти долги действительно распродавали всё его имущество.

Ценные звери уже нашли новых хозяев. Но никто не хотел купить ослика. Он был мал ростом, бедняжка, — немного побольше рослой собаки, и, видимо, немолод. И никому не хотелось его задаром кормить.

Не зная о своём сиротстве, ослик спокойно пощипывал травку и стриг ушами…

Жаль мне стало длинноухого. Тем более, что даже хозяин цирка не очень беспокоился о том, что с бедняжкой будет. Он, видимо, решил бросить его тут же на лугу и предоставить воле божьей.

— Я покупаю осла, — говорю.

Заплатил я несколько злотых и уже беру его за поводок.

А какой-то немолодой человек, один из циркачей (помню, что был у него во рту только один зуб, и тот порядком подпорченный), похлопал осла по тёмной ленте на спине и говорит:

— Старый-то он старый, но ещё молодец! О, молодец! И умный, как человек! — Взял он осла за морду, посмотрел ему очень ласково в глаза, потрепал по лопатке. — Ну, иди, старик, иди за этим паном, иди… — говорит.

Вздохнул, отвернулся и ушёл.

А Молодец повёл ушами, тряхнул головой и пошёл за мной, как собака. Но у самого края площади осёл вдруг остановился, оглянулся на цирк и как заревёт!

Не знаю, слышали ли вы когда-нибудь ослиный рёв. Могу вас заверить, что он ни капли не похож на соловьиное пение! Больше всего напоминает он стоны человека, который подавился костью и теперь судорожно хватает воздух.

Я думал, что у меня перепонки в ушах полопаются от этого рёва.

Прислушавшись, я понял, что Молодец плачет. Да, да, плачет! Ведь ему приходится расставаться со всем, что ему близко и знакомо. Со всем, к чему он привык издавна, пожалуй, с первых дней своей ослиной жизни.

— Пойдём, маленький, пойдём! — говорю я ослику и глажу его как можно ласковее по заплаканной мордашке.

Замолчал. Поглядел на меня. Стригнул ушами. И поплёлся за мной, низко опустив голову, как человек, которому уже всё равно, что его ожидает…

С тех пор Молодец поселился у нас на дворе.

Он был такой маленький, что о стойле для него заботиться не пришлось. Я поместил его в сарае.

Ослик был тощий, заморённый, жалкий. Видимо, цирку давно не везло и Молодцу пришлось основательно попоститься. Надо было его поставить на ноги. Я откармливал его как мог, а Крися угощала сахаром.

И Молодец быстро пошёл на поправку. Но как только наш ослик немного откормился, он начал показывать свой нрав.

Во-первых, стал реветь. Ревел утром, ревел в обед, ревел после обеда и перед ужином. Ревел на весь город! И, естественно, вскоре то один, то другой сосед деликатно спрашивал у меня, долго ли я намерен ещё держать у себя эту иерихонскую трубу…

Если бы он только ревел! Это было бы ещё полбеды. Но вскоре он стал прямо-таки бичом всего двора. Ни с того ни с сего лягался. Оскалив зубы, бросался на собак. Скверно, очень скверно получалось…

Мы ломали голову, пытаясь понять, что же приключилось с нашим осликом. Характер у него испортился — это было ясно. Но почему? По какой причине?

Неожиданно всё выяснилось. И притом тогда, когда этого никто из нас не ожидал.

В этот день Молодец был особенно сердит. И даже после обеда настроение у него нисколько не улучшилось. Тут на дворе у нас вдруг появился огородник из Грубно.

Звали мы его «Всяко бывает», потому что к каждому слову прибавлял он это присловье и чаще всего — ни к селу ни к городу. Но ему, по-видимому, это «всяко бывает» казалось очень красивым выражением.

«Всяко бывает» был озорник. Любил попугать наших животных. Но только в шутку, не зло. Ни собаки, ни кошки, ни даже куры не боялись его.

«Знаем, слыхали!» — говорили они и снисходительно поглядывали на «Всяко бывает».

На этот раз «Всяко бывает» стоял посреди двора и щёлкал кнутом. Раз, второй, третий.

После первого щелчка Молодец встрепенулся, насторожил уши. После второго — уморительной рысцой понёсся вокруг столба, стоявшего посредине двора. После третьего — сделал крутой поворот и побежал в обратную сторону. А после четвёртого!..

После четвёртого наш Молодец стал выкидывать такие коленца, что и Крися, и я, и «Всяко бывает», и даже тётка Катерина попадали со смеху.

Осёл лягался и прыгал, снова лягался и прыгал взад и вперёд. И всё это так серьёзно, с такой важностью. Умора, да и только!

Очевидно, это был коронный номер нашего Молодца в цирке. И, видно, зрители всегда надрывали животы, смеясь над его прыжками, потому что ослик нисколько не обиделся на наш смех. Наоборот! Закончив номер, он посмотрел на нас с таким гордым выражением, словно говорил:

«Вот что значит старая школа! Неудивительно, что вам нравится. Конечно, цирк у вас тут чепуховый, но артист — везде артист!»

С той поры плохое настроение Молодца как рукой сняло. А у меня на дворе появился свой цирк!

Все ребята — а я вам уже говорил, что школа была у меня под боком — мчались, не жалея ног, чтобы посмотреть, какие фокусы откалывает мой Молодец. Пришлось мне приобрести кнут, потому что без музыки ослик не желал танцевать.

Вы, может быть, думаете, что ослик показывал свои штуки в любое время, стоило его попросить? Ошибаетесь. Он исполнял свой номер только три раза в день: утром, после обеда и вечером. В другое время можно было щёлкать кнутом сколько угодно — Молодец и ухом не вёл.

«Простите! — возмущённо стриг он ушами. — Всё хорошо вовремя! Настоящий цирковой артист работает только на утренней репетиции, на дневном и вечернем представлениях. А сейчас попрошу оставить меня в покое. Я свои обязанности знаю!»

Ну что ты с ним будешь делать?

С ребятишками, которые приходили полюбоваться его штуками, Молодец жил в дружбе. Он выходил их встречать на улицу, позволял себя гладить, чесать свой мохнатый лобик. А с Крисей целовался. Да, да, целовался! И не с какой-нибудь корыстной целью. Просто так, от всей души.