Приставив бинокль к глазам, он внимательно ощупывает океан. Но тщетно. Куда ни глянь — только вода…

Горизонт закрывает дымчатая завеса. За нею вот-вот выглянет солнце. Федя опустил бинокль, сверился с курсографом, взглянул на экран радиолокатора…

Одним прыжком очутился у телефона, сорвал трубку:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!.. На экране локатора контур!.. Контуры Земли!

Секундное молчание, и из трубки раздается ответ:

— Вахтенный, свистать всех наверх!

-

Неведомая земля!..

У кого при мысли об этом не возникает образа крошечного судна, затерявшегося в океанских просторах?.. Пассаты и муссоны наполняют паруса. На мостике — непроницаемый капитан. Команда — морские бродяги: один к одному отъявленные сорви — головы. Океан!.. Он то ласков и кроток, как большой и ленивый, давно прирученный зверь, то злобен и дик. То — спокоен. Это — самое страшное. Повисли дряблыми складками паруса, не скрипят стеньги и реи, не шуршат волны вдоль деревянного борта, изъеденного солью и ракушками. Проходят дни, недели… Грозными призраками встают голод и жажда… Даже в самые отважные сердца закрадывается страх: матросам начинает казаться, что плаванию не будет конца, что все происходившее прежде — до того, как они ступили на палубу, — сон и мираж. Что во всей вселенной нет, не было и никогда не будет ничего, кроме утлого суденышка, бескрайнего океана, безграничного неба…

И вот, когда дойдут люди до предела человеческих сил — только тогда, и никак не раньше, — раздастся вожделенный крик: «Земля!»

… Но земля, много лет назад явившаяся капитану Мореходову на неощутимо короткое мгновение в туманной мгле, за тяжелой океанской зыбью, была открыта не так… Ну что же — из песни слова не выкинешь!

С экрана радиолокатора неведомый остров переместился на горизонт цепью остроконечных вершин — плоская фиолетовая декорация, вырастающая из белесого тумана.

С каждым поворотом винтов декорация росла, становилась объемнее, врезалась основанием в горизонт. Вот уже горы отделяются одна от другой. Вершины из темно-синих становятся бурыми, склоны их будто покрыты мхом… Еще немного — и мох превращается в густые леса…

В трех кабельтовых по правому борту круто обрываются черные базальтовые скалы. Волны, разбиваясь, вскипают белым кружевом.

«Бриз» обходит вокруг острова, идет вдоль восточного его берега. Местами гладкие утесы вздымаются на высоту более ста метров; порою из глубоких расщелин с шумом низвергаются стремительные водопады…

Над судном безмолвно парят бело-черные альбатросы, взмывают и скользят на распластанных крыльях чайки.

Кое-где скалы расступаются, образуя тесные бухты, куда не проникают ни ветер, ни волны: тускло и мертво поблескивает в них неподвижная вода. Иногда огромные глыбы, словно накиданные исполинской рукой, беспорядочными ступенями спускаются в море. Волны захлестывают их, желтая пена медленно стекает по красно-бурым камням, обросшим водорослями…

И нигде никаких признаков людей.

Цепь скалистых хребтов, с трех сторон окаймлявших остров, размыкалась только на южной его оконечности— здесь океан прорвал базальтовое кольцо. Просторная, круглая, как блюдце, бухта соединялась с океаном узким проливом, напоминающим скандинавские фиорды.

«Бриз» на самых малых оборотах вошел в пролив, медленно пересек бухту и стал осторожно приближаться к берегу. Эхолот прощупывает каждый сантиметр дна, стрелка прибора тотчас же отмечает глубину, на экране, как в зеркале, отражается его профиль. Грунт — песок. Под килем — двадцать метров… семнадцать… двенадцать…

— Стоп! Отдать якорь!

Движение рукоятки, нажатие кнопки. Мотор заработал вхолостую, коротко громыхнула якорная цепь… И тотчас наступила тишина!

Полукругом желтел неширокий пляж, усеянный гладкими валунами, ракушками, темными пятнами водорослей, вынесенных приливом. Справа и слева — изрезанные диагональными трещинами отвесные скалы. Волны, поднятые винтами «Бриза», веером разбегались по бухте, бежали вдоль крутого берега, шурша, спешили предупредить о прибытии невиданной белой диковины… У западной оконечности пляжа — слегка наклоненный на правый бок, будто оторвавшийся от скалистого хребта, высился серый утес. Стоя наполовину в воде, он напоминал сахарную голову со срезанной верхушкой.

Выше пляжа, над густыми зарослями, гигантскими терракотовыми ступенями поднимались три широкие береговые террасы. Еще выше — небо… И над всем — глубокое, глубокое безмолвие…

Путешественники молча стояли на баке. Не машина ли времени доставила их сюда?.. Не появится ли сейчас— вот здесь, на обрыве террасы, на фоне темно-голубого неба — с детства знакомая фигура, одетая в шкуры, в высокой остроконечной меховой шапке, с длиннущим кремневым ружьем за плечами?.. Или — одноглазый, с черной повязкой, пират на деревяшке, с попугаем на плече?..

Что ж ты, капитан, молчишь?.. Выходит, ты тогда не ошибся… Вот он — остров, поднятый из темных океанских глубин силою человеческой мечты!

— Значит, прибыли! — нарушил молчание Максимыч.

Мореходов кивнул, глубоко вздохнул, улыбнулся:

— Прибыли.

— И-ли! — эхом отозвалась серая чайка…Все засмеялись.

Матросы! Приготовиться к высадке на берег! — весело скомандовал капитан. — Но сперва посмотрим, что сообразил Дима к сегодняшнему столу… Сразу же после обеда отправимся в первую экспедицию.

Федя, давай поможем Диме? Хочешь? Скорее управимся!..

Уже занеся ногу через комингс, Валя обернулась:

А что мы с собой возьмем? Гербарную сетку можно?

Можно. Только этим не увлекайся: систематическими сборами и наблюдениями займемся позднее. Сегодня — рекогносцировка бухты.

*

— Goddam!.. Чтоб чума сожрала тех, кто строил эту галошу гарпун им в глотку! Чтоб трижды издохтот, кто придумал штормы! Чтоб…

Чтобы не скатиться по накренившейся палубе, Клайд Годфри держался за поручни. Он холодно прервал капитана:

Не кажется ли вам, Уэнсли, что лучше бы вам поторопить этих бездельников? Полагаю, что задержка не приведет в восторг шефа.

То hell! И без ваших советов люди делают не возможное!.. Попробуйте установить эту махину…

Промчавшийся шторм оставил тяжелые следы на «Фэймэзе»: в первую же ночь яростный наскок огромной волны сорвал трап, ведущий на мостик, вышиб дверь штурманской рубки, разбил вдребезги стекла боковых иллюминаторов, средней надстройки. Срезав как бритвой кольцевую антенну радиопеленгатора и оттяжки мачты, он налетел на шлюпбалку, смял ее. Крепления не выдержали, лопнули тали. Следующая волна подхватила шлюпку, сорвала, поглотила… Матросы бросились заделывать проемы — потоки воды заливали помещения надстройки. Не выдержав напора, лопнули переборки. С трудом вытащили из-под обломков полуживого радиста. Лишь под утро, после нечеловеческих усилий, под грохот волн, вопль ветра, проклятия капитана, работая по пояс в бурлящей воде, матросы кое-как закрыли дыры. Начали откачивать воду. И только справились с этим — тысячетонным шквальным тараном сорвало крышку носового трюма! Прежде чем измученная команда сумела задраить образовавшееся отверстие, вода заполнила отсек. «Фэймэз» зарылся носом, корма беспомощно поднялась. Вой бешено вращавшегося в воздухе винта на мгновение заглушил даже голос шторма. Сорванный необузданной силой вращения, он исчез в кипящей пучине…

Клайд Годфри вынул из кармана пачечку «Честерфилда».

Можете ли вы хотя бы приблизительно сказать, когда мы сможем следовать дальше?

I'll be damned! Вы же сами когда-то были моряком! Неужели вам не ясно, что с гребного вала сорвало к черту и ступицу винта?! Видите, какие еще волны… Вы вообще представляете себе, что значит при данных условиях сменить винт? Хэпсона уже смыло с беседки!.. У меня осталось всего восемнадцать человек, считая раздавленного радиста и Бэна, у которого сломана рука… И все двое суток не спали! Капитан вновь разразился потоком брани.